— О вас мне рассказали мои парижские друзья, — собрав нервы в кулак, вежливо ответил он.

Брови Клоппе взлетели вверх.

— Назовите кого-нибудь из них, мистер Ловен.

— Ломбар. Эдуар Ломбар.

— Да, я знаю мистера Ломбара. Хорошо, мистер Ловен, как вы думаете использовать ваш капитал? Хотите заморозить его, покупать валюту, играть на бирже?

— Пока никаких операций. Для начала я хотел бы положить деньги на срок… три месяца. Сколько это составит?

— Заморозить на три месяца? — Клоппе нажал на кнопку интерфона и спросил: — Гарнхайм, какой процент по вкладу французских франков сроком на три месяца? Да. Спасибо. — Повернувшись к Ловену, он сказал: — Девять и двадцать пять сотых процента.

На лице управляющего отразилось разочарование.

— Мало. Я надеялся на большее.

— А вы не хотели бы конвертировать ваши деньги в другую валюту?

— Например?

— Доллары, марки, швейцарские франки…

— В этом случае процент увеличивается?

— Нет, за исключением доллара, который в настоящий момент очень нестабильный, потому что все ждут публикации финансового годового баланса.

— Сколько даст марка?

— Четыре и пять десятых процента. Естественно, необходимо учитывать нестабильность франка в связи с другими факторами. Но лучше иметь минимальный процент на валюте, чей курс растет, чем повышенные дивиденды на валюте падающего курса.

— Как бы вы поступили на моем месте, мистер Клоппе?

— Я — не на вашем месте, мистер Ловен.

— Могу я получить номерной счет?

— Как вам будет угодно. Кто еще, кроме вас, будет знать шифр?

Ловен удивленно вскинул на него глаза. Клоппе добавил:

— Все мы ходим под Богом, мистер Ловен. Кому мне следует сообщить о вкладе в случае вашего… исчезновения?

— Кстати, об этом я собирался с вами поговорить. Я женат…

Клоппе достал из ящика стола чистый лист бумаги и приготовился записывать.

— Вероятно, это будет миссис Ловен?

— О нет, нет! — затараторил Ловен. — Только не она!

Лицо Клоппе едва заметно посуровело.

— В таком случае, кто же?

— Моя крестница.

— Фамилия?

— Лили. То есть Элиан… Элиан Гурией.

— Таким образом, законным преемником вы объявляете миссис Гурней?

— Мисс Гурней. Да, именно ее.

— Ее адрес?

— Париж, улица Гренель, 118…

— Округ?

— Кажется, седьмой… но я могу ошибаться…

— Профессия?

— Секретарь.

— Родилась?

— Двадцать седьмого декабря.

— Год?

У Ловена был такой вид, словно он бросался в омут.

— Тысяча девятьсот пятьдесят третий.

Клоппе бросил на него быстрый, осуждающий взгляд.

— Фирма, где она работает?

— Мисс Гурней — моя секретарша.

— А… Я хотел бы, мистер Ловен, чтобы вы немедленно открыли общий счет с вашей… крестницей.

— Общий?

— В таком случае мисс Гурней получит право пользоваться вашими деньгами, — терпеливо разъяснил Клоппе.

— Но если… если… — растерянно залепетал Ловен.

— Что «если», мистер Ловен?

— Если, например, мы поссоримся?.. Как избежать, чтобы она… Короче, вы же сами знаете женщин!

— Должен ли я понимать так, что мисс Гурней не пользуется вашим полным доверием?

— Не настолько, чтобы позволить ей запустить руку в восемь миллионов франков! — возмущенно воскликнул Ловен.

Хомер Клоппе резко встал.

— Тогда я не понимаю, каким образом я или мои компаньоны могут позволить ей взять самый мизерный кредит.

— Но, сэр… — смущенно начал Ловен.

— Спасибо, что вы обратились к нам, но быть вам полезными на таких условиях мы не сможем.

— Вы хотите сказать, что отказываетесь принять вклад в один миллион семьсот тысяч долларов?

— Всего доброго, мистер Ловен! Вы, вне всякого сомнения, найдете другое финансовое учреждение, которое с удовольствием примет ваши деньги.

В доказательство того, что разговор закончен, он одним движением разорвал лист, на котором вел запись.

Ловен вскочил с кресла, схватил чемоданчик, в последний раз бросил взгляд на Клоппе, но то, что он прочел в его глазах, отбило у него всякое желание возобновлять диалог. Он стряхнул с лацкана пиджака несуществующую пылинку и направился к двери.

Хомер дождался, когда за ним закрылась дверь, и, подойдя к окну, облокотился на подоконник. Ревнивая любовь старых красавцев к своим секретаршам была постоянной головной болью всех истинных банкиров. Как и большинство коллег-швейцарцев, Хомер Клоппе рассматривал свою профессию, которую ставил превыше всего, не как ремесло или призвание, а как священный сан, которому он и ему подобные были верными служителями. Деньги заслуживали высочайшего почтения, о них следует говорить в самых уважительных выражениях, приглушенным голосом, словно речь идет о Боге в божественном храме. Манипулировать ими, направлять, вкладывать, считать и пересчитывать — означало священнодействовать, и этим могли заниматься только их слуги с безупречной моралью. Священные врата никогда не открывались для подозрительных капиталов, несмотря на идиотское поверье во всем мире, что Швейцария — бездонная денежная клоака, всосавшая в себя все нечестно заработанные деньги в мире.