– Ты куда?

– В район.

– И я в район.

Стакнулись мы с ним. Он вынул поллитровку.

– Давай, - говорит, - для начала эту распечатаем да речной водичкой запьем, освежимся. А уж в районе подкрепимся по-настоящему.

Раздавили мы эту бутылку на троих, я и говорю Сашке:

– Ну, чего ты в Тиханово поедешь? Оставайся с конями здесь, а я в кабине проедусь.

Сели мы в машину - поехали. Вот тебе до Свистунова не дотянули - стоп наша машина. Раза три выстрельнула, будто наклестка треснула на телеге, и остановилась. Что такое?

– Это, - говорит, - свеча подгорела. Сейчас сообразим.

Открыл мой шофер капот, уткнулся в мотор, как в колодец - один зад наружу - и притих. Уж я ждал, ждал, - а он все не шевелится.

– Да ты что, в самом деле, смеешься надо мной? Я на совещание тороплюсь, а ты меня фотографировать? Некогда мне на твою сиделку любоваться.

– Сейчас, сейчас...

Тут он забегал вокруг машины; забежит спереди - посмотрит, посмотрит, хлопнет по ляжкам руками, как кочет крыльями, назад побежит - опять смотрит.

– Ну, что такое?

– Не могу, - говорит, - определить.

Потом успокоился, сел в кабину и эдак, даже с радостью, говорит:

– Уяснил наконец.

– Ну?

– Бензин весь кончился.

Брат родной! Куда мне деваться? Назад бежать, к лошадям - и за час не добежишь. Вперед идти - пятнадцать километров - до обеда не дотопаешь. А совещание уже открылось по времени.

– Ну, - говорю, - душегубец ты проклятый! Что ты таперика мне присоветуешь?

– У меня травка в кузове. Ложись, Афанасеич. Попутная машина пойдет - я тебя крикну. А я, - говорит, - за рулем, вздремну. Дело привычное.

Какое тут спать! Я как представлю заседание бюро районного комитета и выступление товарища Мотякова, нашего докладчика, - у меня прямо вши от страха мрут. Но что делать?

Встал, как суслик, возле дороги, стою - жду. Впору хоть засвистеть от досады. И вот - катит грузовик. В кабине рядом с шофером женщина, а в кузове стол и корова. Останавливаю:

– Дайте бензину!

– У самих еле-еле до Тиханова доехать.

– Возьмите тогда меня с собой?

– Пожалуйста, но только в кузов.

Я и полез к столу да к корове. Уселся на стол, за рога ухватился - поехали! Едем, а пыль, пыль на дороге - ну, прямо коровы не видать. Меня так разукрасило, что китель из желтого в серый превратился. А на лице одни глаза остались.

И явился я на бюро в таком виде. Эк, меня и взял в оборот Семен Мотяков. К тому времени его понизили до заведующего райзо. Но силу имел он большую.

– Вот он, полюбуйтесь! Мельник с помола... И семена израсходовал, и на членов бюро наплевал.

– Я, - говорю, - в кузове ехал на попутной.

– Нас дело не касается. Телефонограмму получил - изволь явиться вовремя.

И закатили мне строгача. Зашел я в столовую (раньше в Тиханове столовая с райкомом одним ходом сообщалась, вроде туннеля), выпил разведенного спирта - меня и хмель не берет. Доехал на попутной до перевоза - смотрю, Сашка здесь и кони мои тут, на приколе травку щиплют. Встречает меня друг, объездчик луговой, однорукий Ленька Заливаев. И ружье на плече, и собака при нем, и две утки висят на поясе. Он хоть и об одной левой руке остался, но бьет только влет, да так, что ты с обеими руками и ружья не успеешь вскинуть, а он уже с левого ствола вторую утку добивает.

– Ты чего, - говорит, - такой снулый? Или жара уморила?

– Я побывал в такой печке, где мозги запекают. Так что меня, - говорю, - жара не снаружи, а изнутри мучает.

– А против этого лекарство имеется, - подмигивает Ленька.
– Клин клином вышибают. А у меня и закуска соответствует, - он приподнял уток.

– Что ж, - говорю, - Сашка, запрягай! В Богоявленском полечимся.

– Там карантин объявлен, - говорит Сашка.
– Нас не выпустят оттуда.

– А зачем туда ехать? Я сейчас обернусь, - сказал Ленька однорукий.
– Здесь и расположимся. На вольном воздухе.

– А ты знаешь, сколько ее принести надо?
– спрашиваю я Леньку.

– Дак прикинем...

– Все равно просчитаешься. Когда человек имеет сурьезные намерения, сроду не определишь - сколько ее понадобится. Поедем к ней сами.

Приезжаем в столовую - нет водки. Мы в магазин - нет! Только одно шампанское... Ну, что делать? Бери, говорят, кисленькое. Дак от нее только утробу раздувает, а до головы она не достигает - вся крепость газом выходит. А Ленька мне в ответ замечание:

– Мы ее, - говорит, - заткнем, утробу-то. И забушует, как в хорошей бочке.