Шрифт:
Неуверенность ширилась и росла в ней, и София вдруг поняла, что понятия не имеет, что происходило после того, как они с Юханом сидели в корзине “Свободного падения”.
Откуда-то издалека донесся голос Жанетт:
– Хорошо, тогда увидимся. Мне тебя не хватает.
– Я могу приехать сегодня. – Телефон уже молчал. Взглянув на дисплей, София увидела, что разговор длился двадцать три секунды.
София вышла в прихожую, обуться и одеться. Сапоги на калошнице оказались сырыми, словно в них недавно выходили.
София принялась внимательно рассматривать их. Желтый лист приклеился к пятке левого сапога, в шнуровку обоих набилось сосновых иголок и травы, а подметки были в засохшей грязи.
Успокойся, велела она себе. Недавно шел сильный дождь. Сколько времени надо, чтобы просохли кожаные сапоги?
София потянулась за курткой. Куртка тоже оказалась влажной, и София стала рассматривать ее внимательнее.
На одном рукаве дыра, сантиметров пять в длину. В потертой хлопчатобумажной подкладке София нашла несколько мелких камешков.
Из кармана что-то торчало.
Что там еще, черт возьми?
Карточка, снятая “поляроидом”.
Глянув на фотографию, София перестала понимать, чему верить.
На карточке была она сама, лет десяти, на пустынном берегу.
Дует сильный ветер, и ее длинные светлые волосы летят почти параллельно земле. Из песка торчит ряд сломанных деревянных шестов, а на заднем плане виден приземистый маяк в красно-белую полоску. Силуэты чаек светятся на фоне серого неба.
Сильно забилось сердце. Фотография ничего не говорила Софии, место было ей совершенно незнакомо.
прошлое
Она не спит, прислушиваясь к его шагам, и играет, что она – часы. Когда она лежит на животе – это шесть, на левом боку – девять, а когда на спине – это полночь. Поворачивается на правый бок – и вот уже три часа, снова на живот – шесть. На левый бок – девять, на спину – снова полночь. Если она сможет управлять часами, то он не поймет, сколько времени на самом деле, и оставит ее в покое.
Он тяжелый, его спина поросла волосом, он вспотел и воняет аммиаком – два часа возился с машиной, которая разбрасывает удобрения. Ругательства из сарая были слышны даже в ее комнате.
Костлявые бедра давят ей на живот. Она лежит, уставившись в потолок над его резко ходящими вверх-вниз плечами.
Потолок покрыт датским флагом: дьявольский крест, цвета – кроваво-красный и скелетно-белый.
Проще делать, как он хочет. Гладить его по спине, стонать ему в ухо. Тогда все сократится до устойчивых пяти минут.
Когда пружины старой кровати перестают скрипеть и он уходит, она поднимается и идет в туалет. Надо смыть вонь от удобрений.
Он механик из Хольстебро, и она зовет его Хряк из Хольстебро – по породе свиней, которую издавна разводят в этой местности. Обычно их забивают на мясо.
Его имя она записала в свой дневник вместе с другими, а первым в списке идет ее фермер-свиновод, которому она должна быть благодарна за крышу над головой.
Довольно хорошо образованный, юрист или вроде того. Когда не режет свиней на ферме – работает в Швеции. За глаза она зовет его Немчик.
Немчик гордится тем, что работает старыми, проверенными способами. Ютландскую свинью следует опалить, а не обваривать, чтобы удалить щетину.
Она откручивает кран и трет щеткой руки. Пальцы опухли из-за работы со свиньями. От щетины, застрявшей под ногтями, начинается воспаление, хоть надевай рабочие перчатки, хоть нет.
Она убивает их. Убивает электрическим током, выпускает им кровь, убирает после забоя, вычищает стоки в полу, выбрасывает отходы. Однажды он велел ей убить свинью с помощью специальной маски, и она едва не применила маску к нему самому. Только ради того, чтобы увидеть, как его глаза стекленеют, точно у забитой свиньи.
Отскребясь более или менее дочиста, она вытирается и возвращается к себе.
Я не выдержу, думает она. Надо выбираться отсюда.
Одеваясь, она слышит, как заводится старый автомобиль Хряка из Хольстебро. Она отводит занавеску и выглядывает в окно. Машина выезжает со двора. Немчик направляется в сарай, чтобы продолжить с удобрениями.
Она решает уйти на Грисетоудден и, наверное, по мосту Оддесунд.
Ветер проникает под одежду, и хотя на ней кофта и ветровка, она трясется от холода, не успев дойти до заднего двора.
Она идет дальше, к железнодорожным путям, и по насыпи выходит на мыс. То и дело ей попадаются остатки дотов и бетонных бункеров времен Второй мировой войны. Мыс сужается, вскоре она видит воду уже с обеих сторон, а рельсы сворачивают налево, на мост. Метров через двести – триста – маяк.
Спустившись на берег, она понимает, что она здесь совсем одна. Дойдя до приземистого маяка в красно-белую полоску, она ложится на траву и смотрит в прозрачно-синее небо. Вспоминает, как когда-то лежала вот так и услышала голоса в лесу.