После ухода Линнеи София еще долго сидела, записывая беседу.

По привычке она пользовалась двумя шариковыми ручками – красной и синей, чтобы отделять рассказ клиента от своих собственных мыслей.

Когда она перевернула седьмой разлинованный, формата А4 лист, чтобы начать восьмой, на нее вдруг накатила парализующая усталость. София сидела как во сне.

Она пролистнула назад несколько страниц, чтобы освежить в памяти написанное, и начала наугад читать страницу, которую пометила как пятую.

Там был рассказ Линнеи, записанный синей шариковой ручкой.

Ротвейлер Вигго всегда был где-нибудь привязан. К дереву, к перилам крыльца, к гудящей батарее. Собака кидается на Линнею, и девочка обходит ее. Вигго приходит к Линнее по ночам, собака сторожит в холле, и Линнея помнит, как сверкают ее глаза в темноте.

Вигго показывает Линнее фотоальбом с обнаженными детьми ее возраста. Она помнит вспышку фотоаппарата в темноте. На Линнее большая черная дамская шляпа и красное платье, которое дал ей Вигго. Отец Линнеи входит в комнату, Вигго в ярости, они ссорятся, отец выходит и оставляет их одних.

София была поражена тем, что слова буквально лились из Линнеи. Словно ее рассказ всегда лежал где-то у нее в голове, уже готовый, лежал давно и теперь, когда у девочки появился слушатель, способный разделить с ней пережитое, смог излиться свободно.

Линнея боится оставаться с Вигго наедине. Он добрый днем и злой ночью и раньше делал с ней такое, что она едва могла ходить без посторонней помощи. Я спрашиваю, что Вигго сделал с ней. Линнея думает, что “это все его собака и его шоколадка, он фотографировал меня, а я ничего не сказала папе с мамой”.

София поняла, что “шоколадка” – это эвфемизм.

Линнея повторяет: “Его руки, его шоколадка, а потом – вспышка фотоаппарата” – и говорит, что они с Вигго будут играть в казаки-разбойники и что она – разбойник и на нее надо надеть наручники. Наручники и грубая шероховатая шоколадка натирают ей кожу целое утро. Линнея спит и не спит, потому что от фотовспышки делается красно под веками, когда она закрывает глаза. И все это снаружи, а не внутри, как зудящий в голове комар…

София дышала все тяжелее. Она больше не узнавала формулировок.

Дальше текст оказался записан красной ручкой.

…зудящий в голове комар, который может вылететь, если она ударится головой о стену. Тогда комар вылетит в окно, и в окно же улетучится затхлая вонь от рук Немчика, пахнущих свиньей, и от его одежды, пахнущей аммиаком, сколько он ни стирай ее, и от его шоколадки, у которой вкус конского волоса и которую надо порезать и скормить свиньям… Софию прервал стук в дверь.

– Войдите, – рассеянно сказала она, продолжая листать дальше.

В кабинет вошла Анн-Бритт и жестом дала понять: это срочно. – Вам звонили. Прокурор Кеннет фон Квист просил перезвонить, как только у вас появится время.

София вспомнила дом среди бескрайних полей.

Она часто сидела наверху, у немытого окна, следя за движениями морских птиц в небе.

Море было недалеко.

– Ладно. Дайте мне номер, я позвоню.

Еще она вспомнила прикосновение холодного металла к руке, обхватывающей аппарат для оглушения скота. Она могла бы убить Вигго Дюрера.

Если бы она сделала это, рассказ Линнеи был бы другим.

Анн-Бритт дала ей бумажку. Вид у секретарши был встревоженный.

– Вы вообще как? Выглядите не особенно бодро. – Она потрогала лоб Софии и улыбнулась материнской улыбкой. – Но, во всяком случае, температуры у вас нет, по-моему.

Воспоминания поблекли. То же чувство, что и при дежавю. Сначала все так ярко, знаешь, что случится или будет сказано, потом это чувство исчезает и пытаться вернуть его бесполезно. Словно кусочек льда, который тает тем быстрее, чем крепче сжимаешь его в руке.

– Я просто неважно спала. – Подавляя раздражение, София осторожно отвела со лба руку Анн-Бритт. – Пожалуйста, оставьте меня пока в покое. Я позвоню прокурору через десять минут.

Анн-Бритт коротко кивнула ей и с той же озабоченной физиономией вышла из кабинета.

София продолжила просматривать записи. Последние три страницы – речь Виктории. Виктории Бергман, которая рассказывает о Вигго Дюрере и Линнее Лундстрём.

…позвонки выпирают, даже когда на нем пиджак. Он заставляет Линнею раздеваться, играть в его игры с его игрушками в ее комнате, дверь в которую всегда закрыта, за исключением случая, когда Аннет, или это была Генриетта, помешала им. Ей было стыдно, потому что она стояла полуголая на четвереньках на полу, а он был одет полностью и сказал, мол, девчушка говорила, что хочет показать ему, что умеет садиться на шпагат, и они тогда захотели, чтобы она показала, и когда она села на шпагат, а потом сделала мостик, они оба ей аплодировали, хотя все это было совершенно ненормально, потому что ей было двенадцать лет и у нее начала расти грудь…