5

Это была их первая размолвка и первое, а потому особенно радостное примирение.

Из общежития до метро они шли в обнимку, и когда по дороге попадался открытый подъезд, он заводил ее туда «на секундочку» и целовал. В душе он уже простил Любовь Петровну, простил, а значит, и забыл ее нападки и забыл, что Вера не заступилась за него, хотя мать была явно не права. Однако радуясь восстановлению согласия, Покатилов не мог не сознавать, что причины для конфликта в семье остались.

Было около десяти. Вечер тухманный, тихий. Лишь на площади против метро скрежетали на стрелках трамваи.

351

— Я не сомневаюсь, что Любовь Петровна мне желает добра,— говорил он, стараясь идти с Верой в ногу,— желает, чтобы у ее дочери был здоровый муж. И здоровый, и образованный, с университетским дипломом. Это все понятно. Но ведь, надеюсь, она не хочет, чтобы я поступал против совести?

— Костя, я тут полностью на твоей стороне. Я тебя и полюбила за то, что ты идейный… в хорошем смысле. Но давай попробуем на минутку встать на мамину точку зрения. Ведь как она рассуждает? Над всеми нами пронеслась страшная буря, чума, которая унесла миллионы жизней. Теперь Гитлер уничтожен, фашизм разгромлен. Значит, люди, которые пришли с войны, бывшие воины, должны как можно скорее вернуться к нормальной жизни, понимаешь — нормальной! Должны учиться, работать, рожать детей…

— Прости, Верочка, ты о себе?

— Нет, Котя (в минуты нежности она называла его «Котя»). Мы с тобой родим сына, когда кончим учиться. Ты не против?

— Конечно, не против. Хотя рационализм в этом вопросе мне не очень по сердцу.

— Я же медик, Котя… Так вот, мама страстно мечтает, чтобы у дочери, а следовательно, и у зятя была во всех отношениях достойная жизнь.

— Что она подразумевает?

— Трудовая жизнь. Это прежде всего. Я — врач, ты — преподаватель математики. У нас интересная работа. Придя домой, мы делимся новостями, советуемся, потом быстро ужинаем и — в консерваторию… мы будем покупать абонементы, это дешевле. А дома нас будет ждать сынок, сероглазый, как папа, с таким же мужественным характером и в то же время такой же мягкий, как его мама. А с сыном кто вечерами остается? Моя мама, совсем старенькая, пенсионерка. Но она очень опытный педиатр, и поэтому наш Глебушка… тебе нравится имя Глеб?

— Лучше Мстислав.

— …наш Слава или Глебушка — это мы еще решим —всегда здоровенький, веселый… Вот о чем мечтает моя мама! И разве есть в этом что-нибудь зазорное? Разве не за такую жизнь люди воевали на фронте или действовали в вашем брукхаузенском подполье?

— Погоди, Вера, это твой вопрос или мамин?

— Мамин. Но и мой тоже.

Он остановился, достал папироску, глубоко затянулся. ^

— Такой жизни у нас с тобой, Вера, не будет никогда.

— Почему?

352

— И ты это знала с самого начала. С самой первой минуты нашего знакомства.

— Но почему?

— Такой жизни вообще не может быть у людей моей судьбы.

— Не понимаю. Я тебя третий раз спрашиваю — почему?

— Да потому что не так быстро, как вам кажется, как хотелось бы, зарастают раны на теле и исцеляются души… Все же вы очень слабо представляете себе, очень приблизительно, что это было такое — фашистские концлагеря.

— Конкретнее ты можешь?

— Могу. Люди моей судьбы — это люди, чаще всего искалеченные физически, а некоторые и духовно. Понимаешь?.. Мы до конца своих дней будем вздрагивать при виде серо-зеленой униформы, если даже в кино увидим. Всегда будем помнить погибших ребят, рядом с которыми шли под пули или под палку палача. Мы будем, пока не умрем, бороться по ночам с кошмарами, потому что наш мозг был наяву отравлен кошмарами. Мы, выжившие, будем всегда любить друг друга, потому что наше духовное, наше идейное братство святее, чем кровное братство, чем родственные связи. Мы не вышли и, боюсь, до гробовой доски не выйдем из атмосферы борьбы, крематориев, и это до некоторой степени тоже плата за общую победу, победу над фашизмом… Можно ли любить пас таких, хотя бы уважать, считаться с нашими ушибами, физическими и моральными?

Он бросил окурок под ноги и взглянул на жену. В ее глазах бегали слезы.

— Значит, все, что я говорила про Глеба, про консерваторию— это не для нас с тобой, так?

— Да, не для пас. Во всяком случае, не для меня.

Она сняла с своего плеча его руку.

— Неправда. Ты все преувеличиваешь. Ты сгущаешь краски. Сколько людей вернулось из плена и живут нормальной человеческой жизнью…

— Я таких, Вера, не знаю. То есть снаружи, если глядеть со стороны, они, возможно, и живут, по твоему определению, нормальной жизнью, а внутри,— то, что скрыто от посторонних глаз,— не может быть легко, не может.

— Я тебя сама буду лечить. Врачевать твою душу, твой сон. Я любовью своей тебя буду лечить, Котя. Я тебя очень люблю, Котя. Я хочу родить тебе сына, и он тоже своей нежностью, своей беззащитностью тебя будет лечить. Ты ведь не оставишь нас?

Движимый встречным, благодарным чувством и стремлением успокоить и не замечая, что начинает противоречить себе, он сказал:

23 ю. Пиляр

353

— Не будем, Верочка, драматизировать положение. Я уверен, что никакого истощения нервной системы у меня нет и не предвидится. И знаешь, между прочим, почему? Потому что я женцлся на тебе. Кстати, внушил мне эту мысль — о необходимости на тебе жениться, вернее, укрепил меня в ней — тот самый Ваня, о котором я тебе говорил, земляк коменданта. Память о нем мне теперь особенно дорога. И еще хочу сказать… это только для тебя. За два года пребывания в Брукхаузене я убедился, что человек может гораздо больше, чем принято думать. В каждом из нас есть огромный запас прочности, громадный резерв сил. Надо только суметь добраться до этого резерва.

— Как, Котя? Я хочу любой ценой…

— Не надо любой ценой. Сделай так, чтобы я никогда не сомневался в твоей готовности быть всегда со мной, в радости и в печали… всегда, до конца.

Она порывисто обняла его, доверчиво прижалась к нему всем телом.

Глава пятая

1

В семь утра Покатилов был уже на ногах. Он принял теплый душ, побрился и сел к столу, чтобы на свежую голову прочитать в подлиннике доклад Генриха Дамбахера. Но он не добрался и до середины его, как в комнату вошел сам Генрих, благоухающий чистотой, с безупречно причесанными блестящими седыми волосами.