Место крушения 'Черного дракона' армейцы взяли под охрану и оборону.

Раненых отправили в армейский госпиталь, погибших в ледник (кроме лейтенанта — наблюдателя еще в кормовой гондоле погибли все механики во главе с мичманом).

С царского дирижабля трофейная команда под личным надзором второго квартирмейстера армии сняла все, что можно было снять, и весь хабар лежал у него в сарае, ждал разбора.

Парашютистов отловили на замерзших болотах драгуны и зачем-то сильно их избили. Да так что они теперь тоже лежат в армейском госпитале не способные к допросу. Парашютов нашли только три. Ну, да… так я и поверил. Тем более что царские парашюты делались из качественного колониального шелка.

Погибших царских воздухоплавателей не было. Это очень удивило Плотто, что в дирижабле такой маленький экипаж.

Командарм Аршфорт хоть и страдал от любопытства, но для начала приказал нас, как следует попарить в баньке, накормить, спать уложить. Да и врачам показать. Там же в бане, не таская нас в госпиталь.

На бедре у меня оказался всего лишь сильный ушиб и большая гематома. Фельдшер после бани примотал к ней тряпку, смоченную в сильно пахнущей жидкости, и сказал, что 'до свадьбы заживет'. За что он в рыло у меня схлопотал, еле оттащили. Я уже был под достаточным градусом и обвинил лепилу, что тот желает моей жене смерти.

Одели меня, отвели под белы рученьки в чей-то дом и уложили спать на пуховую перину. Я сразу заснул и мне ничего не приснилось.

Проснулся я около полудня со свежей головой и хорошим настроением. Как будто и не пил вчера. Мысленно поблагодарил окружающих за такую заботу. Как и за стакан капустного рассола на прикроватной тумбочке.

Меховой комбинезон исчез, и вместо него на соседней кровати лежала простая солдатская шинель. Новенькая. Никаких надписей о чьей-то принадлежности на подкладке не было. Под шинелью лежала такая же новая теплая шапка с кожаным козырьком. Мундир кем-то вычищен. Валенки мне оставили летные. Ну как валенки… Не русские конечно целиком катаные, а сапоги, шитые из войлока. Была бы резиновая подошва на них, то можно было бы назвать их модным словом угги.

Чей-то денщик принес мне горячей воды, мыло помазок и бритву. Маленькое зеркальце было вмазано в стенку печки. Он же и пояснил мне, пока я брился, что шинель и шапку мне прислал первый квартирмейстер армии, а комбинезон мой забрал очень большой воздухоплаватель.

'Боцман' — подумал я. Кто еще там очень большой?

— Какие новости? — намочив полотенце в горячей воде и использовав его в качестве компресса, спросил я его.

— Генерал Молас прибыл из Будвица и сразу на санках поехал туда, где упал царский дирижабль. А так все как было.

Как было, я не знал, но переспрашивать не стал.

Проверил карманы — ничего не пропало. Все на месте. И деньги и ордена. Форма на мне была рецкая, грязно — горчичная, а не полевой камень, как в ольмюцкой армии. Из всех наград — на шее Рыцарский крест, лента Креста военных заслуг в петлице, Солдатский крест и золотой знак за ранение пришпиленные на булавках к левому карману один над другим, а знаки броневого и воздухоплавательного отрядов рядочком на правом кармане, прикрученные к нему винтами. Полевые капитанские погончики. Красавец весь из себя. Скромный герой.

Еще над левым карманом у меня горизонтальные дубовые листья веточками в бронзе и в центре вместо медальона череп с кинжалом в зубах в серебре — рецкий знак за пять штурмовых атак, их всей нашей роте Ремидий выдал. Кому в бронзе, кому в серебре, а пятерым так и в золоте — за пятнадцать штурмовок.

Вообще я считаю, что такие знаки даже почетнее орденов, потому как сразу видно кто есть кто. Ранее в Реции я видел только знак за рукопашный бой и знак 'Снежный барс' за бой в вечных ледниках на вершинах гор. Их даже на гражданских костюмах носят отставники. А 'Снежному барсу' по традиции во всех сидериях первая кружка бесплатно. Очень уважаемые в обществе горцев эти знаки. Круче орденов.

Денщик помог мне одеться и сопроводил в офицерскую столовую, где вчерашние банные девчонки работали официантками. Накормили меня там драниками со сметаной, булкой с маслом и сыром и кофе с молоком налили бочкового. Впрочем, вкусного.

Но насладиться легким флиртом с подавальщицами мне не дали. Приехал Молас и вызвал меня к себе. У дома, где прописался Молас стоял парный вооруженный пост ольмюцких кирасир, перекрывая путь к крыльцу.

Меня остановили окриком на расстоянии и приказали опознаться.

— Лейтенант воздушного флота Кобчик по приказанию его превосходительства генерала Моласа, — ответил я по уставу.

Один часовой вошел в избу, второй остался на месте, держа в руках укороченную винтовку Шпрока. Причем зримо видно, что дернись я, он тут же пустит свое оружие в ход. Не раздумывая.

Первый часовой вернулся и провел меня через большую комнату, в которой на многочисленных столах офицеры разведки сортировали и раскладывали вещи с горелого дирижабля царцев, в маленькую каморку за печкой, где Моласу достался его импровизированный кабинет. Там уже у колченогого генеральского стола сидел Плотто. И в уголочке примостился ефрейтор — стенографист, старательно прикидывающийся ветошью.