В здании вокзала сильно пахло только что пролитым пивом, потому что кто-то умудрился разбить полную бутылку «Жигулевского», и теперь маленькая, с горбом у самого затылка, уборщица, кряхтя, вытирала пахучую лужу. Они подошли к низкой стойке буфета.

– Берите, товарищи! Что вы застыли? Вы кушать пришли или так постоять? – Буфетчица стала багровой от злости. – Вон очередь выросла! Все из-за вас!

– Послушай меня! – не обращая внимания на буфетчицу, сказал Фишбейн. – Мы не расстаемся, у нас куча времени. Сейчас мы съедим с тобой что-то, а после поедем в гостиницу…

Он не договорил: в десяти метрах от них стоял тот же самый коренастый блондин, который вчера сфотографировал их в «Астории». Они ушли из ресторана, а он остался за своим столиком, уставленным закусками, и худощавый женственный официант ему еще что-то принес на подносе. Спина у Фишбейна вдруг вся запылала, как будто его исхлестали крапивой. Лоб сразу стал мокрым от крупного пота.

Она испугалась:

– Ты что? Тебе плохо?

– Со мной ничего. Голова разболелась. Пойдем и поймаем такси, не будем здесь завтракать, здесь все холодное.

Он говорил быстро, возбужденно, но краем глаза следил за блондином, который словно бы наслаждался его смятением и не собирался прятаться. Напротив, он опустил газету, которой слегка прикрывался до этого, и вдруг плотоядно, игриво сощурился.

– Пойдем на стоянку! – Фишбейн хлопотал. – Поймаем машину, мы время теряем. Мне нужно заехать в гостиницу, сказать, что я жив и здоров, а то они розыск начнут, идиоты…

– Постой! Ты поедешь к себе, я к себе, – сказала она. – Это лучше, поверь мне.

– Что лучше?

– Мы встретимся вечером. Если ты хочешь.

– Но завтра я ведь улетаю в Нью-Йорк, а мы ничего не решили с тобой!

Коренастый блондин аккуратно сложил газету, спрятал ее в портфель, потом отвернулся от Фишбейна и направился к ресторану, на двери которого висела табличка «закрыто».

– Прошу тебя, милая, слушай меня! – Фишбейн был весь мокрым. – Ну что ты, ей-богу? Поймаем такси и заедем в гостиницу. Ты можешь меня подождать пять минут? Я только ребятам скажу, вот и все. Они еще дрыхнут. Потом мы на этом же самом такси поедем к тебе, то есть к маме твоей. Я сам отнесу чемодан, и ты скажешь, что это твой будущий муж. Если хочешь, я сам ей скажу, сам ей все объясню. Пусть все будет честно, открыто, так лучше. Потом мы поедем в посольство. Вдвоем. Я должен сегодня пробиться к послу. Ну, что ты молчишь?

– А к послу-то зачем? – Она задала свой вопрос как-то странно.

– Что значит «зачем»? Я узнаю все правила, спрошу, как нам быть…

– Ты как будто с луны! Дай бог, чтобы ты улетел к себе завтра и чтобы с тобой ничего не случилось!

– О чем ты? Со мной-то что может случиться?

Он схватил ее за руку и потащил к выходу. Она подчинилась. Большая и неуклюжая поливальная машина разбрызгивала воду, и сильно, удушливо пахло левкоями. Фишбейн выбежал на проезжую часть и чемоданом перегородил дорогу серой «Победе». Молодой веснушчатый парень высунулся из раскрытого окна.

– По морде давно, что ли, не получал? – лениво спросил он Фишбейна.

– Товарищ! Нам только до ВДНХ!

– До ВДНХ ни за что не поеду! Нашел идиота гонять по жаре!

– Я все оплачу, выручайте, товарищ!

На веснушчатого парня, судя по всему, произвело впечатление не мокрое и перекошенное лицо Фишбейна, а его светло-серые узкие брюки, нейлоновая рубашка и остроносые замшевые ботинки.

– Ну ладно, садитесь. Куда вас везти?

– Сначала на ВДНХ!

– Нет-нет, извините! – И Ева нахмурилась. – Сначала, пожалуйста, на Беговую.

Фишбейн промолчал. Остановились рядом с массивным каменным домом.

– Отпусти машину, – попросила она.

Фишбейн расплатился. «Победа» уехала.

– Ну, все. Я пошла. Ты со мной не ходи. Я маме скажу, что поссорилась с мужем. Скучаю по ней, потому и приехала. Но я про тебя говорить ей не буду. Ей необязательно знать это, Гриша.

– Но ты же ведь к мужу уже не вернешься? Ведь ты же останешься здесь? Или нет?

– У нас существует прописка, ты слышал? И жить без прописки я здесь не смогу. Ты многого просто не знаешь, забыл.

Она говорила устало, спокойно. Он жадно всмотрелся в нее.

– Я скоро вернусь, – прошептала она.

– Я буду сидеть на ступеньках и ждать. Я очень люблю тебя, Ева. Иди.

Прижала ладонь к его потной щеке. Он быстро накрыл ее руку своей. Она улыбнулась ему через силу. Ушла, он остался. Под железным мостом прогрохотал поезд, и этот грохот больно отозвался у него в животе. В ногах появилась сосущая слабость. Он сел на ступеньку и стал ее ждать. Асфальт перед ним отливал серебром. Его, видно, тоже недавно полили. И запах все тех же вокзальных левкоев стоял в жарком воздухе.