Одному только удивлялись: откуда у простого рабочего такие недюжинные коммерческие способности?

А Полетаев был перегружен без меры. Уже одно то, что он являлся членом третьей Государственной думы, наполняло каждый день мешаниной всякого рода встреч, визитов, разбором письменных и устных жалоб и претензий. А к тому же еще и в заседаниях надо было участвовать. И все же, кроме Николая Григорьевича, ставить официальным издателем «Правды» некого было. Так что пришлось ему впрягаться…

Издание газеты было подготовлено в невероятно короткий срок. И уже хотелось с облегчением сказать, что вопреки пословице первый блин не получился комом, но не тут-то было… Последние сутки все вдруг пошло наперекос и заклинилось так, что поправить никак не представлялось возможным. Едва успели порадоваться тому, что счастливо разрешился вопрос с бумагой, навалилась новая беда — ротационная машина, которую только что с успехом гоняли вхолостую, теперь, когда в нее заправили рулон, начала рвать бумагу.

Печатники в который раз обрезали бумажную ленту, бережно заправляли ее в вальцы, пускали механизм — и опять белая лента превращалась в клочья. Снова обрезали и вправляли — и снова все рвалось…

Час проходил за часом, и люди уже отчаялись что-либо сделать. Уже подошел рассвет, уже был отпечатан почти весь тираж «Звезды», а на новой ротации еще ни одного номера не отпечатали. Всю ночь понапрасну ждали столпившиеся на лестнице мальчишки-газетчики, представители заводов, которые должны были разнести «Правду» засветло по рабочим районам Петербурга. Но наступило утро, а машина по-прежнему немилосердно рвала бумагу. Ругаясь и зевая в кулак, разносчики газет стали постепенно расходиться. И только тогда, когда почти никого не осталось, когда стрелки часов показывали десять утра, машина вдруг потащила бумажную ленту ровно и бережно. Первые номера новой газеты поплыли по транспортеру.

К этому моменту Полетаев вообще ничего не соображал. Голова стала тяжелой, словно чужой. Он встряхивал головой, тер веки, бил себя по щекам, но ничего не помогало. Даже когда он говорил с метранпажем стоя, его язык внезапно заплетался, глаза сонно стекленели.

Никогда еще Полетаев не чувствовал такого непреодолимого желания спать. Все вокруг воспринималось сквозь какую-то пелену. Даже радость от того, что машина заработала, показалась нереальной. Превозмогая себя, он сказал товарищам, что отпечатанную газету надо немедленно выносить, не дожидаясь, пока пришлют в типографию визу цензора. Каждый, кто кончил работу, пусть уносит пачку. Наконец, не выдержав, он почти на ощупь добрался до стола в конторке, сел, опустил отяжелевшую голову на руки и мгновенно погрузился в блаженство сна.

Разбудила его чужая властная рука, безжалостно толкавшая в плечо. Громкий голос назойливо трубил в ухо:

— Милст… государь… извольте проснуться… от имени закона…

Полетаев резко тряхнул головой, открыл глаза и увидел перед собой пышноусого полицейского пристава, глядевшего на него грозно и непреклонно. От этого совсем не райского видения Николай Григорьевич мгновенно пришел в себя, с максимальной вежливостью осведомился, чем бы он мог быть полезен.

— Милст… государь… член Госдарственн… думы! Распоряжением господина цензора из комитета по печати… номер газеты, именуемой «Правда», арестуется!

— Арестуется?!

— Так точно-с! Целиком весь тираж!

— А на каком, собственно… — начал было Полетаев, по тут же осекся. Спорить с приставом было бесполезно — тот лишь выполнял установленные правила. Но вот тираж… Как мог он проспать тираж?

Полетаев уже начал было произносить уничижительный внутренний монолог, направленный исключительно против себя самого, но вовремя заметил, что печатники, стоявшие неподалеку за спинами городовых, как-то странно поглядывают на него и улыбаются. Он перевел взгляд в угол и увидел, что там, где обычно штабелями лежали пачки газет, остались три-четыре связки. И он понял: успели вынести до прихода полиции!

А остальное, черт побери, не страшно!

Подходя к нужному ему дому, Думанов заметил человека, стоявшего в подворотне на другой стороне улицы, и понял, что перед ним шпик. Причем внимание его было явно обращено на парадную дверь того самого дома, куда направлялся Тимофей. Думанов миновал подъезд и пошел дальше по улице. Тут он заметил второго шпика, одетого, как и первый — то же суконное пальто, надвинутая на глаза фуражка, смазные сапоги… Сомнения не оставалось — дом взят под наблюдение.

Что делать? Конечно, он сам, поскольку не вошел в подъезд, не остановился около него, не должен был попасть в поле внимания шпиков — мало ли прохожих появляются на Николаевской улице. Наверное, это так, но как же все-таки связаться с товарищами?

Свернув на Загородный проспект, Думанов вскоре наткнулся на маленькую пирожковую, разглядел сквозь мутноватое стекло, что внутри сидели только двое посетителей — здоровенные бородатые мужики в поддевках. Видимо, ломовые извозчики, наверное, это их телеги стояли на мостовой напротив входа в пирожковую. Лучше места для того, чтобы приткнуться и обдумать положение, ему не сыскать. Он вошел, взял у краснолицей бабы, стоявшей за прилавком, два пирожка с ливером, стакан крепкого чаю и сел за столик в уголке, положив шляпу на соседний стул.

Обдумывая создавшееся положение, он пришел к выводу, что присутствие шпиков возле дома, где помещалась редакция «Правды», было делом неизбежным. Несомненно, им дано задание «засекать» нелегалов, но уследить за всем потоком посетителей, идущих в редакцию, невозможно. Его в лицо они не могли знать, о том, что он прибыл из Гельсингфорса, тоже не знали, а потому не надо обращать внимания на их присутствие и идти в редакцию не скрываясь.

И Думанов, вернувшись на Николаевскую, не таясь вошел в подъезд дома под номером тридцать семь. Грязная каменная лестница вела наверх. Он миновал несколько выходивших на лестничные площадки дверей, пока не нашел нужную. Она была полуоткрыта, а стало быть, ни звонить, ни стучать не было необходимости. Пройдя узкий квартирный коридор, он вошел в комнату, до того полную сизого табачного дыма, что сразу запершило в горле. За столом, заваленным бумагами, сидел человек атлетического сложения, с косматыми бровями и почти запорожскими усами. Рядом с ним стоял высокий худощавый человек в пальто, видимо, только что пришедший с улицы. Оба вопросительно взглянули на Думанова. Он спросил у них, может ли увидеть кого-нибудь из сотрудников редакции.