Внешне эти люди ничем не отличались от англичан — такие же светловолосые, угловатые, одетые в пиджачные тройки или толстые свитеры.

Время от времени люди за столиками оставляли свои стаканы и направлялись в тот угол, где играли а «дартс». Когда остроконечные стрелки бросали в мишень латыш и англичанин, наблюдающие подбадривали игроков: латыши — своего, англичане — своего, но сдержанно, так, чтобы не обидеть другого игрока.

Посетители, за исключением двух-трех таких, как Джонни, были семейные, солидные люди, знающие, как тяжело достаются фунты и шиллинги. Они часто приходили в бар с женами. Бар отца был для них чем-то вроде клуба, где можно встретить приятелей и обсудить все новости или сыграть на две пинты эля в «дартс». Редко кто из них напивался.

Нет, пожалуй, сегодняшний вечер кое в чем отличается от других. Меньше свитеров, больше костюмов, причем хорошо отутюженных. И разносить Эвальду приходится в основном не пиво, как вчера, а виски и джин, для женщин — «бэбишем», персиковое шампанское. Эти англичане хоть и не празднуют Новый год, но тоже, видно, верят, что он пройдет так, как проведешь его канун. Впрочем, через три-четыре часа они разбредутся по домам и мирно отойдут ко сну.

...А там, в Риге, сейчас тоже готовятся к празднику. Ребята скорее всего соберутся у Виктора Наймана. Теперь, когда нет Эвальда, только Виктор может выручить их: у его отца большая квартира. Хотя, конечно, не такая, как у дяди Арвида. И радиолы такой им уже не услыхать у Наймана. Дядя Арвид — славный парень — понимал, что студентов не нужно пеленать. Он сам накануне каждого праздника убеждал тетку отправиться пировать к друзьям или в ресторан «Астория», а квартиру предоставить в распоряжение Эвальда.

Да, пожалеют ребята, что Эвальд далеко. А может, и не вспомнят о нем? Чепуха, вспомнят да еще вообразят, что Эвальд с веселой компанией куролесит в каком-нибудь загородном кабаке, вокруг него — длинноногие девочки-модерн типа Брижжит Бардо.

Велта, конечно, тоже будет у Наймана. Кто будет с ней? Ансис? Скорее всего. Этот в душе был счастлив, когда Эвальд собрался в дорогу. К черту! Какое теперь имеет значение, будет Велта спать с Ансисом или с кем-то другим!

Эвальд взглянул на часы и решительно направился через весь бар к отцу.

— Папа, я на часок уйду.

— Но... — начал было сердито Язеп.

— У меня разболелась голова, — не допуская возражений, закончил Эвальд. — Я скоро вернусь. Пусть пока мама поможет.

Он торопливо, через две ступеньки, поднялся по винтовой лестнице в свою комнату. Так же торопливо умылся, причесался и распахнул гардероб.

Да, он недурно экипировался. Желая закрепить у себя сына, отец не поскупился в те первые дни. Все отличные вещи куплены не где-нибудь — в главном магазине Сесиля Джи, где одеваются актеры и вообще лондонские пижоны.

Костюм темно-синий рубчиком, костюм серый в крупную клетку, костюм из какой-то зернистой ткани табачного оттенка, костюм вечерний, черный.

В соседнем отделении — два недурных пальто — темно-серое и шоколадное, два шведских плаща — легкий и со стеганой пристяжной подкладкой, оба серебристо-серого цвета.

Белоснежной стопой лежат на полке териленовые рубашки. На другой — свитеры и тонкие шерстяные рубашки. На деревянных реечках, привинченных к дверкам, всеми цветами солнечного спектра красуются бесчисленные галстуки. А внизу выстроилась остроносая шеренга обуви — на все случаи жизни.

Это зрелище, как всегда, обрадовало Эвальда.

Он с удовольствием натянул свежую рубашку. Подумал и выбрал «зернистый» костюм. Повязал матовый темно-красный галстук. Еще раз пригладил пробор, поправил шелковый платочек в грудном кармашке. Подмигнул себе в зеркало, накинул пальто и, насвистывая, сбежал в гудящий зал бара.

Отцовские брови опять двинулись вверх. Эвальд помахал ему и вышел на улицу.

Продолжая насвистывать песенку про ковбоя Джимми Джоя, которую только что ввела в моду певица Альма Коган, Эвальд поднял дверь гаража и забрался в маленький отцовский «остин».

Завел мотор, отпустил тормозную рукоятку и вдруг перестал свистеть.

Собственно говоря, куда это он собрался? Ему сейчас — вот сию минуту — хочется побыть среди людей, с которыми можно потолковать, выпить, посмеяться, поострить, одним словом, почувствовать себя своим среди своих. Но свои там, у Наймана. На коротышке «остине» к двенадцати туда не добраться. Бензина не хватит, да и еще кое-какие препятствия имеются.

Эвапьд усмехнулся: ситуация почти комическая. Обычно ему не хватало денег, а в друзьях никогда недостатка не было. Даже когда от стипендии оставалось ноль целых ноль десятых, он никогда не задумывался, куда девать свободное время. В Риге времени просто не хватало, и не только потому, что филология требует жертв.

Эвальд попытался вспомнить, был ли в его прежней жизни вечер, когда он вот так же упирался лбом в пустоту. Не вспомнил. Перебрал в памяти новых знакомых, к которым можно было бы заявиться. Эти английские знакомые — славные ребята, они всегда приветливы с ним, но и только. На данном этапе, как любил выражаться его комсомольский секретарь, все, что он может о них сказать, — это то, что он с ними знаком. Они сами по себе, он сам по себе.

А дорогие землячки, выросшие на британской почве, и понятия не имеют о том, что на самом деле происходит на родине их отцов, но глядят на все родительскими глазами, глазами тех, кому не без оснований пришлось в конце войны уносить ноги из Латвии. С ними никакой близости не может быть. Он и сам к этому не стремится, да и для них он больше иностранец, чем для англичан, особенно с тех пор, как отказался написать статейку в газету, издаваемую эмигрантским «братством». Тоже нашли свежий источник информации о зверствах большевиков в Латвии!