Как тут не впасть в грех гордыни? Хотя можно просто сойти с ума. Я пришел, чтобы изменить историю. Я с историей один на один. Я против рока. Банальные названия дешевых статей в желтой прессе.

Мимо телеги шли люди. Множество людей, тысячи и тысячи. Он слышал их шаги, позвякивание металла, голоса — сотни голосов, которые одновременно разговаривали, кричали, пели, отдавали команды и смеялись. И дыхание тысяч людей напоминало шорох осыпающегося песка.

Это шла французская армия. Великая армия, которая вошла в дикие земли северной империи, повинуясь приказу любимого императора, направившего свои легионы наказать русского царя за предательство, за подлое, недостойное благородного человека нарушение мирного договора, за нарушение Тильзитского братского договора… Святое дело мести, восстановления справедливости.

И возможность немного наполнить свои ранцы, в которых по уставу не должно быть ничего, кроме пары сменных рубах, воротничков, носовых платков, парусиновых гетр, хлопчатобумажных носков, запасных башмаков с чудовищными квадратными носами, придуманных для того, чтобы их нельзя было продать гражданским, набора принадлежностей для ремонта обмундирования, одежной щетки, трубочной глины, сапожной ваксы, сухарей, муки и хлеба…

А теперь есть шанс чуть-чуть разбогатеть. Конечно, каждый солдат может носить в своем ранце маршальский жезл, но деньги — тоже неплохо!

Семьдесят шагов в минуту. По жаре, под дождем, под пулями врага — семьдесят шагов в минуту, а если нужно ускориться, то и все сто. Час за часом, день за днем, месяц за месяцем. Они уже прошли полторы тысячи километров от родной Франции, но все еще делают свои семьдесят шагов в минуту, перекрикиваясь, посмеиваясь над приятелями, обсуждая вслух то, как планируют разбогатеть в варварской стране, распевая песни и проклиная солнце, которое все палит и палит и даже, похоже, не собирается опускаться за горизонт.

Семьдесят шагов. Семьдесят шагов. Семьдесят шагов.

Если будет нужно, то они пройдут и по воде аки посуху, если прикажет «маленький капрал». Британцам очень повезло, что молодой русский император совершил глупость, поссорившись с Наполеоном. Но после того, как Император высечет мальчишку на главной площади Москвы, после того, как образумит его и тот снова поймет, что только в союзе с Францией Россия может уцелеть, — вот тогда две империи доберутся-таки до британцев, перепрыгнув пролив или прошагав вместе по суше до Индии…

Семьдесят шагов в минуту. Семьдесят чертовых шагов в минуту. Вода из манерок уже выпита, а проклятые маркитанты шляются где попало, снуют по округе, расхватывая что плохо лежит и отбирая то, что хозяева хотели оставить для себя. А что поделаешь? Это война! Русские сами виноваты, пусть благодарят своего царя Александра за эту войну. И плевать, что места тут пока дикие и бедные, скоро, очень скоро — крупные города, столицы. Москва и Петербург, вот там… вот там каждый станет богачом. И в ранцах будут лежать не гетры, чулки и рубашки, а золото, меха, драгоценные камни… Все будет прекрасно, нужно только не дать уйти сбегающей русской армии, трусливо уклоняющейся от боя. Догнать, вцепиться в холку, заставить развернуться и дать бой, решающее сражение.

Для этого нужно делать все те же семьдесят шагов в минуту, час за часом, день за днем, месяц за месяцем…

— Мы так до вечера простоим, — сказал поляк. Молодой голос, лет так на семнадцать-восемнадцать.

И ответил ему тоже молодой, чуть постарше, лет двадцати с небольшим, но молодой:

— Можно попытаться проехать через лес, по тропе.

— Телега увязнет, — возразил первый.

— Вытолкаем, — сказал второй. — В крайнем случае заставим московитов работать.

— Ладно, давай попробуем, — согласился первый.

Телега дернулась, подалась назад, потом стала разворачиваться, зацепилась за что-то колесом, вызвав взрыв ругани у третьего поляка, постарше, значительно старше первых двух. Щелкнул кнут, лошадь обиженно заржала, телега развернулась и поехала.

Он открыл глаза. Столько времени лежал зажмурившись, а тут вдруг взял и открыл. Веки поднялись — выполнили команду, и он увидел небо над собой, в обрамлении сосновых веток, ярко-голубое, инкрустированное зеленью.

Он видит. Он может управлять этим телом. Он даже может открыть рот и выдохнуть — захрипеть пересохшим горлом, облизать запекшиеся губы. И даже смог приподнять голову. Напряг мышцы спины, шеи и рывком поднял голову. Это оказалось нетрудно, тело подчинялось охотно, без сомнений и пауз. Он опустил голову, почувствовал, как под затылком зашуршала солома, снова поднял голову. Снова опустил. Закрыл глаза, полежал с минуту, с ужасом думая, что на этот раз может не получиться…

Но получилось. Он открыл глаза, увидел, как белка рыжей полоской перемахнула через дорогу с одного дерева на другое. Зажмурил один глаз, открыл, потом зажмурил второй. Скосил глаза, сведя их к переносице, — все работало. Глаза видели, веки поднимались и опускались, язык ощупал нёбо и зубы — ровные зубы, без следов вмешательства стоматолога.

Он вдруг сообразил, что это чужие зубы, у него… в его рту четыре зуба были запломбированы, а эти зубы совершенно целые. Если этими зубами прикусить губу, то можно почувствовать легкую боль. И еще, оказывается, можно повернуть голову набок. Вправо.