Шрифт:
Начинает темнеть, простой люд звереет, уже не просто кричит хамские вещи в адрес Его Императорского Величества, но и камни бросает, и поленья. А народу на площади уже почти полторы сотни тысяч. И в темноте эти сто пятьдесят тысяч людишек, поверив в безнаказанность, могут такое сотворить…
И войск, верных Николаю, не хватит, чтобы чернь усмирить. Да и не факт, что станут усмирять, а не двинутся вместе со всеми проводить перераспределение частной собственности. Кровь не прольется — хлынет потопом, зальет улицы и площади, обрушится на всю Империю.
И Николай наконец отдал приказ стрелять.
— Но холостыми, я вас прошу! Они сдадутся. Сдадутся ведь?
А они не сдались.
Площадь затянуло дымом, когда от Адмиралтейства ударили пушки, солдаты в каре пригнули головы, офицеры побледнели и вздрогнули, но ни грохота ядер, ни свиста картечи…
— Он не посмеет, братцы! Мы за правое дело стоим! Ясное дело — не посмеет…
А Его Величество снова в сомнении. Как же, как же, кровь соотечественников. И понятно, что нужно стрелять, но ведь… даже неприлично как-то… Это же его собственная гвардия, если разобраться. Или не его, а брата? И с их точки зрения — глупой, бессмысленной и нелепой — он не император России, а узурпатор?
Зарядили боевыми.
«Не посмеют, все равно — не посмеют…» — с одной стороны, и «Не на поражение, над головами стреляйте, прошу вас…» — с другой.
Залп — поверх солдатских голов, над киверами и шляпами, по зданию Сената, по крыше. На землю упало несколько тел — кто-то из простонародья полагал, что оттуда, с крыши, будет все видно особенно хорошо и безопасно. Видно было, в общем, неплохо. Насчет безопасности — ошибочка вышла.
Народ взвыл, метнулся в стороны, восставшие наконец поняли, что в них таки выстрелят, и попытались атаковать батарею… Сколько там было того расстояния до пушек? Сотня шагов? Если бы сразу, после первого же залпа… Или хотя бы после второго — вполне могли успеть проскочить в паузу, но снова замешкались и на полпути встретились с картечью.
Даже после этого каре продолжали стоять. До следующего удара картечных пуль. Вот тогда…
Кто-то просто бежал, спасая жизнь, кто-то пытался построить солдат на невском льду и атаковать все-таки Петропавловскую крепость в лоб, на пушки — способ самоубийства нетривиальный и довольно эффектный. А солдаты все еще верили своим офицерам, строились по команде, строились-строились-строились… «Равнение держи! Крепость — в штыки! Петропавловку — на ура! За Константина и Конституцию!» Или даже не за них, просто так, чтобы не умирать бессмысленно здесь, а попытаться хоть что-то сделать…
А ядра из крепости ломают лед, а вода холодная, а жить-то хочется всякому… И эти побежали тоже.
К темноте как раз и закончили разгонять бунтовщиков. Ночью спускали трупы под лед, а может, не только трупы. Говорят, раненых тоже топили, велено же было, чтоб к утру на улицах столицы покойников не было. Вот и справились, чего там возиться — под лед, и вся недолга…
Шли аресты.
Наблюдал ли несостоявшийся диктатор восстания князь Сергей Петрович Трубецкой за разгромом своих единомышленников из-за угла или сидел в комнате, зажав уши, — об этом никто так никогда и не узнал.
Странно, но декабристы, которых он подвел, о нем ни слова плохого не сказали. Словно он не струсил, словно стоял вместе с ними возле памятника Петру. А Государь… Государь не столько обиделся, сколько возмутился: «Князь! Древнего рода! На своего Императора! В кандалы — в Сибирь — в каторгу…»
Такая вот революция получилась. Или не получилась. Из-за ерунды, между прочим, сорвалась. Из-за чистоплюйства и нерешительности. Вот если бы у Трубецкого не отказали бы нервы… Если бы балтийские матросики взяли бы Зимний в декабре тысяча восемьсот двадцать пятого, а не в октябре семнадцатого, если бы революционеры поставили к стенке Николая Павловича с домашними и заставили бы Константина… Сенат… Российскую империю — всех заставили бы крутиться, вертеться и строить счастье народное… даже, если придется, вопреки желанию этого самого народа…
И нужно было всего-то диктатору все взять в свои руки, правильно расписать роли, подготовить запасные варианты и не слюнтяйничать, а рубить, резать, стрелять… Чистоплюев из своих еще до начала восстания прижать к ногтю… вывести в расход, если понадобится.
Группы боевиков из народа. Что — мало бродяг и прочей сволочи шаталось в то время по России? Поляков привлечь, пообещать им свободу и Речь Посполитую «от можа до можа»… Сколько там нужно на Санкт-Петербург решительно настроенных и подготовленных людей? Не решительность на площади демонстрировать, а стрелять-резать-взрывать. Вариантов много — от прямого уничтожения царской семьи с родными и близкими до подлого нападения группы неизвестных на царя-батюшку да жену его с детишками. Группу можно просто уничтожить потом или арестовать и организовать показательный процесс…
Множество вариантов — результат один. Победа! Россия становится свободной уже в тысяча восемьсот двадцать пятом. И все это, по сути, зависит только от одного человека — князя Трубецкого.
— Ты понимаешь? Все будет зависеть от тебя и только от тебя. — Старцы похлопывали его по плечу, жали руку от избытка чувств.
Мы бы и сами, говорили они, но ты же понимаешь, что только ты… Так уж сложилось, понимаешь? Но ты же можешь? Ты можешь! Вот сделай все как мы говорим — и все получится. И восстанет Россия! Поднимется с колен… Хотя… тьфу ты, что значит — поднимется? Она на них никогда не опустится, сама кого хочешь в любую позу поставит.