В обнесенном стеной монастыре система лестниц и коридоров соединяла между собой трапезную, молельню, кельи и часовню. Повсюду царила атмосфера холодной и чистой пустоты. Решетчатые, с толстым стеклом окна выходили в сад, окруженный высокой стеной. Каждое окно было за железной решеткой и находилось выше уровня глаз, чтобы ничто не отвлекало затворниц. Трапезная была длинной и строгой, ее окна всегда были закрыты ставнями и занавешены. Свечи в старинных подсвечниках бросали причудливые тени на стены и потолок.

В течение четырех столетий ничто не менялось в стенах монастыря, кроме лиц его обитательниц. У сестер не было никаких личных вещей: следуя примеру Христа, они желали быть неимущими. И сама церковь была лишена какого-либо убранства, если не считать бесценного креста из чистого золота, подаренного ей много лет назад неким богатеем, готовившимся в то время к вступлению в орден. Поскольку этот крест никак не сочетался с общей строгостью обстановки, его хранили в шкафчике трапезной. Над главным престолом церкви висел простой деревянный крест.

Женщины, посвятившие свою жизнь Господу, вместе жили, вместе работали, вместе ели, вместе молились, но никогда не касались друг друга и никогда не произносили ни слова, за исключением тех случаев, когда они слушали литургию или же когда преподобная мать-настоятельница Бетина обращалась к ним в уединении своего кабинета. Но даже там, насколько это было возможно, использовался древний язык жестов.

Преподобной матери уже минуло семьдесят, но у нее было живое лицо, она сохранила бодрость и силы и наслаждалась счастливой и мирной жизнью в монастыре, жизнью, посвященной Господу. Она была ревностной покровительницей своих монахинь и, когда приходилось прибегать к наказаниям, сама испытывала большие страдания, чем наказуемые.

Монахини ходили по коридорам и галереям с опущенными глазами, сложив на груди спрятанные в рукава руки, по многу раз проходя мимо своих сестер, не произнося ни слова и не выказывая никаких знаков внимания. И только звон колоколов нарушал тишину монастыря – звон, который Виктор Гюго называл «оперой колоколен».

Разные дороги привели сюда сестер. Они были из семей аристократов, фермеров, военных... Из разных стран пришли они в монастырь. Богатые и бедные, образованные и невежественные, ничтожные и благородные – все они теперь были равны в глазах Господа, объединенные желанием быть вечными невестами Христа.

В монастыре были спартанские условия жизни. Зимой стоял пронизывающий холод, и бесчувственный бледный свет едва просачивался сквозь свинцово-серые окна. Монахини спали одетыми на соломенных тюфяках, покрытых грубыми шерстяными простынями. У каждой была своя крошечная келья, в которой находились лишь постель и деревянный стул с прямой спинкой. Вместо умывальника в углу кельи на полу стояли маленький глиняный кувшин и таз. Монахиням, за исключением преподобной матери Бетины, запрещалось заходить друг к другу в кельи. Все свое время они проводили в работе и молитвах. Для каждой работы – вязания, переплетного дела, ткачества, хлебопечения – было отведено свое место. Восемь часов в день посвящалось молитвам. Помимо основных молитвенных часов были и другие молитвы: благодарения, псалмы и литании.

Предутренние молитвы читались в то время, когда одна часть мира спала, а другая занималась грехом.

За ними на рассвете следовали утренние молитвы, в которых восходящее солнце приветствовалось подобно величественному сияющему лику Христа.

Заутреня была обращением к Господу за благословением на дела насущные.

Терция, посвященная Святым Августином Духу Святому, совершалась в девять часов утра.

Секста – в 11.00 – призывала умерить пыл человеческих страстей.

Нона читалась про себя в три часа пополудни – в час смерти Христа.

Потом служили вечерню.

И завершался день ночным богослужением – молитвой на исход души, равно как и на отход ко сну, выражавшей преданность и смирение.

В то время как во многих религиозных орденах самобичевание было упразднено, в цистерцианских монастырях, как мужских, так и женских, оно по-прежнему сохранялось. По крайней мере раз в неделю, а то и ежедневно монахини истязали свою плоть специальным кнутом двенадцатидюймовой длины, представлявшим собой тонкий вощеный шнур с шестью завязанными узлом хвостами и приносившим страшные мучения. Им стегали себя по спине, бокам и ягодицам. Цистерцианский аббат-отшельник Бернар из Клерво проповедовал: «Тело Христа истерзано... и тела наши должны быть подобны израненному телу Господню».

Жизнь в монастыре была еще строже тюремной, и все же его обитатели пребывали в состоянии какой-то самозабвенной радости, которой им не доводилось испытывать в миру. Они отреклись от физической любви, собственности, свободы выбора, но, отказавшись от всего этого, они вместе с тем отреклись и от алчности, соперничества, ненависти, зависти, от всевозможного гнета и искушений, присущих мирской жизни. В стенах монастыря повсюду царили мир и атмосфера неописуемой радости единения с Богом. И сердца тех, кто жил здесь, были наполнены безмятежным спокойствием. Если монастырь и был похож на тюрьму, то тюрьма эта была в раю Божьем, добровольно выбранная теми, кто пришел сюда, чтобы остаться и познать счастливую вечность.