Чаще всего на этих приемах ничего примечательного для меня не происходило. За исключением, может быть, двух случаев, которые мне запомнились и о которых стоит рассказать.

Первый из них относится к маршалу артиллерии Яковлеву, который был у нас во время одного из выпусков председателем гос. экзаменационной комиссии. На выпускном вечере Жигарев пригласил меня за свой стол (на вечере все сидели за небольшими столиками по 4–5 человек, а начальство – за большим длинным столом) и представил сидевшему с ним рядом маршалу Яковлеву:

– Вот, Николай Дмитриевич, наша знаменитость – начальник кафедры, который говорит почти на всех языках.

Яковлев улыбнулся и обратился ко мне на прекрасном французском. Не знаю почему, но мне показалось крайне неуместным демонстрировать свои знания.

– Mon Marechal [27] , – сказал я, – конечно же, как считает Павел Федорович, я говорю на всех языках, но французский не входит в их число.

Яковлев от души расхохотался, но тут же вернулся к какому-то разговору, от которого его отвлек Жигарев.

Через несколько минут я отошел обратно к своему столу, как того требовал военный этикет. В конце вечера, когда все понемногу разбрелись, кто танцевать, кто размяться, к моему столику подсели два моих теперь уже бывших слушателя, майор и капитан, и стали рассказывать, как они меня уважают и с каким удовольствием они учили иностранный язык. Какой именно, они, похоже, забыли… В это время к столику подошел Яковлев:

– Позвольте, товарищ начальник всех языков?

Майор и капитан, мгновенно протрезвев, поспешно встали и попросили разрешения удалиться.

– Хорошо, что в наших академиях есть гражданские преподаватели, – заметил маршал, глядя им вслед. – Это как-то разгоняет унылую серость военной формы и даже военного мышления.

– Спасибо. Только для многих Ваших коллег это не разгоняет, а только портит: ложка дегтя в бочке меда.

– Вы так чувствуете? Вам неуютно работать среди военных? Судя по тому, как относится к Вам начальник академии, Вас здесь ценят и любят.

– Я не жалуюсь: и любят, и ценят. Но не чувствовать свою неуместность в этом учреждении я тоже не могу. Как заметил один мой приятель, я работаю здесь белой вороной.

– Лишь бы не барсуком на цепи [28] . Белые вороны так часто кончают… А в принципе, – продолжал Яковлев, – ох, как Вы не правы! В военных академиях остро ощущается недостаток гуманитарного начала. Гражданские кафедры – это глоток чистого воздуха. Без них там было бы совсем глухо. Кстати, своего сына я направил по гуманитарному пути: он историк…

Яковлев проговорил со мной всю оставшуюся часть вечера. Он буквально поразил меня своей образованностью, легкостью, остроумием, с которым он вел беседу. Он был человеком из другого века – века, завершившегося Первой мировой войной… Порой мне даже казалось, что я разговариваю с маршалом эпохи Людовика XIV, сошедшего со страниц французского романа…

Совсем по-другому был интересен для меня прием по случаю приезда маршала Еременко, а вернее, неожиданные последствия этого приема.

Еременко был близким другом Жигарева и в Академию наведывался часто. Я видел его несколько раз, но разговаривать с ним мне не приходилось. На этот раз Жигарев пригласил на обед довольно ограниченный круг лиц, в основном членов Совета. Еременко был, очевидно, не в духе. Он сидел с довольно отсутствующим видом, почти не пил и мало реагировал на происходящее за столом. Жигарев не придумал ничего более неуместного в этой ситуации, чем знакомить Еременко с теми из присутствовавших, кого он еще не знал. Таких было человека четыре, и я был в их числе. Жигарев представил нас, но Еременко, который сидел, опустив голову, даже не посмотрел в нашу сторону. Жигарева это, по-моему, задело, и он спросил: «Александр Иванович, что это ты? Или обижен на кого?» – И, не получив ответа, добавил: «Давай-ка лучше выпьем».

Когда через пару дней я оказался в кабинете Жигарева, он, после недолгого разговора о делах, счел нужным вернуться к недавнему приему:

– Я хотел сказать Вам несколько слов о маршале Еременко. Это мой близкий друг, я знаю его давно. Он замечательный человек. Многое пережил… Неблагодарность, несправедливость. Ведь это он обеспечил победу в Сталинградском сражении. А лавры достались? Кому? Так что…

Я никогда не задумывался, кто из наших полководцев выиграл Сталинградскую битву и кому достались лавры. Но стоять молча было неудобно, и я не нашел ничего лучшего, чем сказать:

– Но ведь Александр Иванович – Маршал Советского Союза. Разве маршальское звание – не высшее признание воинских заслуг?

– Признание? Кем? Эх, молодой человек… (Жигарев назвал меня так впервые.) Что для них маршальское звание? Маршалами помыкают, как беспородными щенками. – Он побагровел. Монгольские глаза сузились.

Я стоял, уже совершенно не понимая, что происходит.

– Можете идти. – Он постепенно успокоился.

– Подождите минуту, – услышал я уже у самой двери. – Я давно хотел пригласить Вас к себе. На дачу. Что Вы делаете в следующее воскресенье?..