Не удивительно, что Оскар дрожал за запертыми дверьми: это было жуткое зрелище — зрелище, к которому она была не готова. Какие бы зверства ни творил Сартори, он был всего лишь тираном, одним из долгого и неприглядного списка людей, чей страх перед собственной уязвимостью превратил их в чудовищ. Но этот ужас не имел ничего общего с политическими процессами и тайными отравлениями. Эта мощная, безжалостная сила могла стереть в порошок всех Маэстро и всех деспотов, которые высекли свои имена на скрижалях сего мира, даже не давая себе труда подумать об этом. Неужели Сартори спустил с цепи эту безмерность? Мог ли он настолько обезуметь, чтобы надеяться пережить такое разрушение и воздвигнуть на руинах свой Новый Изорддеррекс? Или же его безумие шло еще дальше и этот Джаггернаут и был тем самым городом, о котором он грезил — метрополисом бури и дыма, который будет стоять до Конца Света, потому что это и есть его настоящее имя?

Зрелище катастрофы скрылось во мраке, и она наконец-то смогла перевести дух.

— Это еще не все, — услышала она голос Оскара у себя над ухом.

В нескольких местах темнота расступилась, и сквозь просветы она увидела лежащее на полу тело. Это была она сама — образ был слеплен грубовато, но вполне узнаваем.

— Я тебя предупреждал, — сказал Оскар.

Темнота, сквозь которую проступила эта картина, не рассеялась полностью, а осталась висеть в комнате, словно туман, и из нее появилась вторая фигура и опустилась на пол рядом с ней. Еще до того, как началось действие, она уже поняла, что Оскар допустил ошибку, приняв эту сцену за пророчество об угрожающей ей опасности. Тень рядом с ней не была убийцей. Это был Миляга, и Чаша включила эту сцену в свою последовательность, потому что Примиритель был единственной надеждой на то, что грядущую катастрофу можно предотвратить. Оскар застонал, когда тень потянулась к ней, проведя рукой у нее между ног, а потом, поднеся ко рту ее ступню, принялась пожирать ее.

— Он убивает тебя, — сказал Оскар.

Конечно, с рациональной точки зрения это действительно была смерть. Но ведь на самом деле это никакая не смерть, а любовь. И это не пророчество — это прошлое; это тот самый любовный акт, который они совершили прошедшей ночью. А Оскар смотрел на это, как ребенок, который подглядывает за родительским соитием и думает, что над матерью свершается насилие. Но в каком-то смысле она была рада этой ошибке — ведь она избавляла ее от необходимости объяснять происходящее над Чашей.

Она и Примиритель, окутанные покрывалами темноты, сплелись в единый узел, который затягивался все туже и туже и наконец совсем исчез, оставив камешки плясать в абстрактном порядке.

В конце прошедшей перед ее глазами последовательности эта интимная сцена смотрелась довольно странно. Переход от Храма, Башни и дома к сцене катастрофы сулил мрачные перспективы, но ведь катастрофа уступила место видению любви, и это внушало надежду. Возможно, это был знак того, что слияние способно положить конец темноте, которая надвигалась на землю в предыдущей картине.

— Теперь все, — сказал Оскар, — Через некоторое время все начнется сначала и повторится снова. Снова и снова.

Она отвернулась от Чаши, камешки которой, немного было успокоившиеся после любовной сцены, вновь начинали греметь.

— Ты видела, в какой ты опасности? — спросил он.

— По-моему, я — всего лишь бесплатное приложение, — сказала она, надеясь отвлечь его от размышлений об увиденном.

— Только не для меня, — ответил он, обнимая ее за плечи. Несмотря на его раны, вырваться из объятий было едва ли возможно. — Я хочу защитить тебя, — сказал он. — Это мой долг. Я знаю, что тебе пришлось многое пережить, и от меня — в первую очередь, но я могу загладить свою вину. Ты останешься здесь, со мной, в полной безопасности.

— Так ты думаешь, что мы здесь спрячемся, а Армагеддон просто пройдет у нас над головой?

— Ты можешь предложить что-нибудь получше?

— Да. Мы будем противостоять ему, любой ценой.

— Над этим невозможно одержать победу, — сказал он.

Она слышала, как камни грохочут у нее за спиной, и по их шуму поняла, что они изображают бурю.

— А здесь у нас есть хоть какая-то защита, — продолжал он. — У каждой двери и каждого окна я поставил духов-хранителей. Видела тех, на кухне? Они самые крошечные из всех.

— Но ведь они все мужского пола, не так ли?

— Ну и что?

— Они не защитят тебя, Оскар.

— Они — это все, что у нас есть.

— Может быть, это все, что есть у тебя…

Она выскользнула из его объятий и направилась к двери. Он последовал за ней на площадку, требуя ответа на то, что она хотела сказать последней фразой. Разозлившись в конце концов на его трусость, она повернулась к нему лицом и сказала:

— Долгие годы великая сила была у тебя под носом!

— Какая сила? Где?

— В темнице под Башней Роксборо.

— Что ты такое несешь?

— Ты не знаешь, кого я имею в виду?

— Нет, — ответил он, в свою очередь рассердившись. — Чушь какая-то.

— Я видела ее, Оскар.

— Как ты могла? Никто, кроме членов Общества, не может попасть в Башню.

— Я могу показать ее тебе. — Она понизила голос, внимательно вглядываясь в обеспокоенное, раскрасневшееся лицо Оскара. — Я думаю, что она — кто-то вроде Богини. Я дважды пыталась вызволить ее, и оба раза у меня ничего не получилось. Мне нужна помощь. Мне нужна твоя помощь.