Шрифт:
А после убийства Урицкого (который отменно проявил себя в Петрограде в качестве палача — во время его всевластия в Питерской ЧК было уничтожено около пяти тысяч человек) и покушения на Ленина ВЦИК РСФСР под председательством Якова Свердлова (который и был фактическим организатором этого покушения) принял резолюцию: «…на белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и её агентов».
«Красная газета» (та самая, утробный рёв которой поэтически транслировал Клюев в двучастном цикле «Из „Красной газеты“») писала 31 августа: «За кровь товарища Урицкого, за ранение тов. Ленина, за покушение на тов. Зиновьева, за неотомщённую кровь товарищей Володарского, Нахимсона, латышей, матросов — пусть польётся кровь буржуазии и её слуг — больше крови!»
Начался, как выразился сам же чекист Яков Петерс, «истерический террор».
Одновременно началось и неудержимое восхваление Ленина в газетах и на митингах. Слова «великий», «гениальный», «дорогой учитель» лились потоком. Инициировал эту кампанию опять же Свердлов. Ленин при жизни стал превращаться в миф.
Но то, как откликнулся Клюев на ранение вождя, не имеет ни прецедентов в русской поэзии, ни последующего продолжения. Он создаёт совершенно фантастический цикл стихов, где впервые возникает мотив физиологического соития Божественного с земным — словно нет разницы между Богом-отцом и античным божеством, наслаждающимся земным блаженством.
Братья, сегодня наша малиновая свадьба — Брак с Землёй и с орлиной Волей! Костоедой обглоданы церковь и усадьба, Но ядрёно и здраво мужицкое поле. Не жалейте же семени для плода мирскова, Разнежьте ядра и случкой китовьей Порадуйте Бога — старого рыболова, Чтоб закинул Он уду в кипяток нашей крови! Сладко Божью наживку чуять в заводях тела, У крестца, под сосцами, в палящей мошонке: Чаял Ветхий, что выловит Кострому да иконки, Ан леса, как наяда, бурунами запела.«Плотяный Христос» Клюева — антитеза «бесплотному», «бесполому» Христу Василия Розанова, о котором великий соблазнитель писал в «Тёмном лике» и «Людях лунного света» — и с этими книгами Клюев не расставался вплоть до своего последнего ареста. Стихи Клюева — прямое отвержение розановских умозаключений — дескать, «социализм — весь в крепкой уверенности о земле. Христианство же есть полая безнадёжность о всём земном! Социализм — хлебен, евангелие — бесхлебно. Социализм — день, когда все предметы имеют точные свои размеры и точный свой вид: христианство же всё, — ночь… когда предметы искажены, призрачны, не видны в реальных очертаниях и зато приобретают громадные фантастические формы… Социализм хочет сытого человека — у которого труд и сон без сновидений. Христианство прежде всего хочет сновидений; оно хочет плачущего человека, любящего свою печаль…». У Клюева и христианство — всё в земных, рельефных, гипертрофированных формах, и социализм его — знающий о небе и сверхчувственных материях. Более того, если у Розанова «христианство ничему не радуется, кроме себя» — у Клюева христианство — радость земли и всей Вселенной. И плоды земные обретают неощущавшуюся прежде сладость, и не противно христианству ни половое влечение, ни соитие, ни порождение новой жизни, а выкармливание грудью — сосцы и целительное молоко, напояющее жаждущего, — один из устойчивых клюевских образов. Нематериальное обретается в материальном, земное неразрывно связано с духовным.
Физиологический акт тождествен вселенской рыболовле, где «уды» фонетически и символически тождественны «уде». Плод сего сакрального действа — Лев, тождественный Христу и Ленину («Буйно-радостный львёнок народов и стран»). Вся Вселенная преображается с его приходом, вплоть до изменения магнитных полюсов Земли.
Оглянитесь, не небо над нами, а грива, Ядра львиные — солнце с луной!.. Восшумит баобабом карельская нива, И взрастёт тамарис над капустной грядой.«Пламенеющий ленинский рай» воспоют, по мысли поэта, и железный Запад, и сермяжный Восток, а пуля, пробившая тело вождя, — что удар римского копья в ребро распятому Христу.
Ленин, лев, лунный лён, лучезарье: Буква «Люди», как сад, как очаг в декабре… Есть чугунное в Пуде, вифанское в Марье, Но Христово лишь в язве, в пробитом ребре. Есть в истории рана всех слав величавей, — Миллионами губ зацелованный плат… Это было в Москве, в человечьей дубраве. Где идей буреломы и слов листопад.Само слово «Ленин» становится сакральным в изменившейся Вселенной, оно слышно в голосе природных стихий, в шёпоте земли и пении океана, оно оплодотворяет всё живое и порождает новое Слово, подобное Слову, порождённому почти тысячелетие назад.
Жизни ухо подслушало «Люди» и «Енин». В этот миг я сохатую матку доил, — Вижу кровь в молоке, и подойник мой пенен… Так рождается Слово — биение жил.Слово Христа и Слово Ленина рождены той же силой, что некогда породила вещее Слово — о чём Клюев, и не только он, мог прочесть в «Поэтическом воззрении славян на природу» у А. Афанасьева: «В дуновении ветров признавали язычники дыхание небесного владыки, в… шуме падающего дождя слышали его дивную песню, а в громах — его торжественные глаголы, выступая в весенних грозах, он… будил её (природу. — С. К.) от зимней смерти своей могучею песнею, вновь творил её своим вещим словом. Слово божье=гром есть слово творческое».
Ленинское слово воплотилось в жизнь — в «октябрь — месяц просини, листопада», в месяц появления Николая Клюева на свет — и это временное наложение также исполнено для поэта сакрального смысла.
Символ Льва сопровождает весь «ленинский цикл», утверждая Ленина в его высшем предназначении, ничего общего не имеющем с «реальной политикой».
«Лев грядет… От мамонтовых залежей / Тянет жвачкой, молочным теплом…» «К Пришествию Льва василёк и коринка / Осыпали цвет — луговую постель…» «К кронштадтскому молу причалили струги, — / то Разин бурунный с персидской красой… / Отмерили год циферблатные круги, / как Лев обручился с родимой землёй»…