– А не помыть ли его? – спросил я.

– Нет, в дороге не надо, – сказал Кестер. – Ему это не нравится.

Тут к нам подошла Пат, выспавшаяся и посвежевшая. Собачонка прыгала вокруг нее и бесновалась.

– Билли! – прикрикнул я.

Песик застыл на месте, но оскалился – он не узнал хозяина и явно смутился, когда Пат указала ему на меня.

– Вот это другое дело, – сказал я. – Слава Богу, что людская память лучше собачьей. А где он был вчера?

Пат засмеялась:

– Вчера все время лежал под кроватью. Ревнует всякого, кто ко мне приходит. Обижается и прячется.

– А ведь ты замечательно выглядишь, – сказал я.

Она посмотрела на меня счастливым взглядом. Потом подошла к «Карлу».

– Хотелось бы мне еще разок сесть в него и прокатиться.

– Естественно, – сказал я. – А ты как, Отто?

– Конечно, прокатимся. На вас теплое пальто, а в машине есть пледы и шарфы.

Пат уселась впереди, за ветровым стеклом, рядом с Кестером. «Карл» взревел. В холодном воздухе заклубились бело-голубые выхлопные газы. Мотор еще не прогрелся. Цепи на колесах медленно и с лязгом начали перемалывать снег. С громким треском и гулом «Карл» сполз в деревню и, словно матерый волк, растерявшийся от топота конских копыт и звона бубенцов, резво побежал по главной улице.

Мы выехали на природу. Уже смеркалось, и заснеженные поля переливались красноватыми отблесками заходящего солнца. Несколько стогов сена, стоявших на склоне, почти до верхушек ушли под снег. Тоненькими извивающимися запятыми стремительно неслись в долину последние лыжники. Они пересекали красное солнце, которое за склоном вновь всплыло огромным темно-раскаленным шаром.

– Вчера вы ехали по этой же дороге? – спросила Пат.

– Да.

На вершине первого подъема Кестер остановил машину. Отсюда открывалась захватывающая панорама. Накануне, когда мы с громом и грохотом мчались сквозь стеклянный синий вечер, мы следили только за дорогой.

За грядой склонов пролегла резко пересеченная долина. Хребты далекого горного кряжа четко вырисовывались на фоне бледно-зеленого неба и золотисто светились. Золотые пятна лежали и на заснеженных скатах и сияли так, будто их почистили да еще и надраили. С каждой секундой бело-багровые склоны становились все роскошнее, а тени все синее. Солнце висело прямо в просвете между двумя мерцающими вершинами, а широкая долина с ее высотками и склонами словно выстроилась для могучего, беззвучного и сверкающего парада, который принимает солнце – этот исчезающий на глазах властелин. Фиолетовая полоса шоссе вилась вокруг холмов, пропадала, возникала вновь, темнела на поворотах, минуя деревни и устремляясь прямо к перевалу на горизонте.

– Я еще ни разу не отъезжала так далеко от деревни, – сказала Пат. – Это и есть дорога домой?

– Да.

Она молча смотрела вниз, в долину. Потом вышла из машины и, защитив глаза ладонью, стала смотреть на север, словно могла отсюда различить башни нашего города.

– А это далеко?

– Около тысячи километров. В мае мы с тобой спустимся с гор, и Отто приедет за нами.

– В мае, – повторила она. – Боже мой, в мае!..

Медленно садилось солнце. Долина ожила, тени, недвижно лежавшие в складках местности, теперь вдруг начали бесшумно вспархивать и карабкаться все выше и выше, точно какие-то огромные синие пауки. Становилось прохладно.

– Надо возвращаться, Пат, – сказал я.

Она взглянула на меня, и неожиданно лицо ее словно раскололось от боли. И тут я понял, что она все знает. Знает, что уже никогда не окажется за этим беспощадным хребтом на горизонте. Она это знала и хотела скрыть от нас, так же как мы хотели скрыть это от нее. Но на какое-то мгновение выдержка изменила ей, и из ее глаз хлынула вся боль мира, все его страдания.

– Поедем еще немного дальше, – сказала она. – Поедем самую малость вниз.

Я переглянулся с Кестером.

– Поедем…

Она устроилась рядом со мной на заднем сиденье. Я обнял ее одной рукой и укрыл нас обоих пледом.

– Робби, милый, – прошептала она у моего плеча, – теперь мы как будто бы едем домой, возвращаемся в нашу прежнюю жизнь…

– Да, – сказал я и подтянул плед, укрывая ее с головой.

Чем ниже мы спускались, тем быстрее темнело. Пат полулежала, укутанная пледами. Она просунула руку мне на грудь, под рубашку. Кожей я чувствовал ее ладонь, потом ее дыхание, ее губы и – слезы.

Осторожно, чтобы Пат не заметила разворота, в следующей деревне Кестер, объехав по большому кругу рыночную площадь, медленно направил «Карла» в обратный путь.

Когда мы вновь переезжали через хребет, солнце уже исчезло, а на востоке между поднимающимися облаками повисла бледная и ясная луна. Мы ехали обратно. Колеса в цепях, монотонно шурша, катились по дороге, стало совсем тихо, я сидел неподвижно, боясь шелохнуться, и чувствовал на своем сердце слезы моей Пат, словно там кровоточила рана.