И вот Зеелиг стоит за стойкой, а Козоле сидит в пяти метрах от него, и оба уже больше не солдаты.
Снова заиграл оркестрион, в третий раз гремит марш из «Веселой вдовы».
– Хозяин, давай еще по рюмке на всех! – кричит Тьяден, и свиные глазки его искрятся.
– Сию минуту, – откликается Зеелиг и подает нам водку. – Ваше здоровье, друзья!
Козоле взглядывает на него из-под нахмуренных бровей.
– Ты нам не друг! – фыркает он.
Зеелиг сует бутылку под мышку.
– Ну что ж, не надо, – отвечает он и возвращается к себе за стойку.
Валентин залпом опрокидывает рюмку.
– Пей, Фердинанд! Истина в вине! – говорит он.
Вилли заказывает еще одну круговую. Тьяден уже наполовину пьян.
– Ну что, Зеелиг, старый ты паук ротный, теперь уж тебе нас не упечь! – горланит он. – Выпей-ка с нами. – И он хлопает своего прежнего начальника по спине, да так, что тот чуть не захлебывается водкой. Год тому назад Тьяден попал бы за такую штуку под военно-полевой суд или в сумасшедший дом.
Покачивая головой, Козоле переводит взгляд от стойки к своей рюмке и снова к стойке, на толстого услужливого человека у пивных кранов.
– Послушай, Эрнст, я его совсем не узнаю. Какой-то другой человек, – говорит он мне.
Мне тоже так кажется. Я тоже не узнаю его. В моем представлении он так сросся с военной формой и своей непременной записной книжкой, что я с трудом мог бы вообразить его себе в рубашке, а тем паче хозяином пивной. Теперь он пьет с нами за компанию и позволяет тому самому Тьядену, на которого он на фронте обращал внимания не больше чем на вошь, хлопать себя по плечу и «тыкать». Мир чертовски переменился!
Вилли, подбадривая Козоле, толкает его в бок:
– Ну?
– Ей-богу, Вилли, не знаю, – в смятении отвечает тот, – дать ему в рыло или нет? Мне как-то все иначе представлялось. Ты посмотри только, как он обхаживает нас! Ишь, липкое дерьмо! Тут всякую охоту потеряешь.
А Тьяден все заказывает и заказывает. Ему доставляет огромное удовольствие гонять свое прежнее начальство от стойки к столику и обратно.
Зеелиг тоже немало заложил за галстук. Его бульдожья морда багровеет, отчасти от алкоголя, отчасти от бойкой торговли.
– Давайте опять дружить, – предлагает он, – ставлю бутылку довоенного рома.
– Бутылку чего? – спрашивает Козоле и выпрямляется.
– Рома. Там у меня в шкафу еще сохранилась одна такая бутылочка, – преспокойно говорит Зеелиг и идет за ромом.
Козоле глядит ему вслед с таким видом, будто ему обухом по голове дали.
– Знаешь, Фердинанд, он, наверное, все забыл, иначе он не стал бы так рисковать, – говорит Вилли.
Зеелиг возвращается и наполняет рюмки. Козоле шипит ему в лицо:
– А помнишь, как ты ром хлестал со страху? Тебе бы в морге ночным сторожем быть!
Зеелиг примирительно машет рукой.
– Быльем все это поросло, – говорит он. – Будто никогда и не было.
Фердинанд опять умолкает. Ответь Зеелиг резкостью, скандал разыгрался бы тут же. Но эта необычная податливость сбивает Козоле с толку, и он теряет решимость.
Тьяден раздувает ноздри, да и мы все с наслаждением поднимаем носы: ром недурен.
Козоле опрокидывает свою рюмку на стол:
– Не желаю я твоих угощений.
– Дурья голова, – кричит Тьяден, – лучше бы ты мне отдал! – Пальцами он пытается спасти все, что еще можно спасти. Результат ничтожен.
Пивнушка постепенно пустеет.
– Шабаш, – говорит Зеелиг, опуская жалюзи.
Мы встаем.
– Ну, Фердинанд? – спрашиваю я.
Козоле мотает головой. Он все еще колеблется. Нет, этот кельнер – не настоящий Зеелиг.
– «Господа»! – хихикает Тьяден. – Раньше он говорил «свиньи»…
Козоле уже переступил порог, но, взглянув случайно вниз, видит ноги Зеелига, еще обутые в давно знакомые нам краги. Брюки на нем тоже еще военного образца – с кантами. Сверху – он хозяин пивной, а снизу – еще фельдфебель. Это решает дело.
Одним движением Фердинанд поворачивается. Зеелиг отскакивает. Козоле следует за ним.
– Послушай-ка, помнишь Шредера? – рычит он. – Шредера, Шредера! Знакомо тебе это имя, собака? Вот тебе за Шредера! Привет из братской могилы!
