– Что ты делаешь, Грэйс?

Я вскидываю брови на его до боли очевидный вопрос и не утруждаю себя ответом. Делаю новый глоток, чувствую, как выпивка прожигает себе путь к моему желудку. Несколько секунд спустя Йен забирает бутылку, тоже отпивает, морщась.

– Могу я присесть?

Я замираю. Я в своих крутых сапогах пью в лесу наедине с мальчиком, и он просит разрешения присесть? "Ты совсем из ума выжила?", – кричит каждая клеточка в моем теле, однако я немного смещаюсь в сторону, потому что все остальное уже не важно. Что Йен может сделать со мной, чего еще не делали? Он приседает на корточки сбоку от меня, тоже прислоняется спиной к дереву и передает бутылку обратно.

– Почему ты этого не сделала? – Йен подбирает мой осколок, бросает его подальше.

Я оплакиваю потерю, следя за его траекторией, и опять глотаю ром, когда стекло приземляется где-то за кустом.

Почему я этого не сделала? Чертовски хороший вопрос. Каким образом мне объяснить это? Я хотела. До сих пор хочу. Однако есть кое-что, чего я хочу сильнее. Нуждаюсь, словно в воздухе.

– У тебя в семье есть такой старый бюрз... брюж... – Я знаю это слово. Бросаю взгляд на бутылку. Ром действует быстро. Хорошо.

– Брюзга?

– Ага, он самый. Есть кто-нибудь, кто любит рассказывать, насколько тяжело им жилось в нашем возрасте?

Темные глаза Йена округляются на секунду, поэтому я понимаю, что несу полный вздор, но он подыгрывает.

– Ты имеешь в виду что-то вроде того, как им приходилось ходить в школу пешком в разгар зимы?

Именно. Я радостно киваю.

– Через сугробы по колено.

– Босиком, – добавляет Йен; уголки его губ приподнимаются.

– В гору.

– Туда и обратно, – произносим мы одновременно и смеемся, хотя длится это недолго – ну, потому что мы сидим в лесу, делая все возможное, лишь бы не обсуждать истинную причину, по которой мы сидим в лесу.

– Да, у меня дедушка такой, и, судя по всем признакам, папа станет таким же лет через пять.

Я качаю головой.

– У тебя просто замечательный папа.

Йен забирает бутылку.

– Ты встречалась с ним только раз. Поверь мне, его характер становится хуже.

– Нет, он правда замечательный. Он помог мне, когда один из домовладельцев позволил себе лишнего со мной.

Йен резко поворачивает голову.

– Эй, подожди-ка. Кто позволил себе лишнего? Когда это случилось?

– О, это было в тот день, когда Зак вытащил тебя пораньше из тренировочного лагеря шлюх. – Я шевелю пальцами перед ним, словно они наполнены силой всех этих потаскушечьих вшей. – Мы должны были пойти туда вместе, но ты бросил меня, чтобы потусоваться со своим бро. – Утаскиваю бутылку обратно, снова пью. – Мне бы хотелось, чтобы мой папа был похож на твоего. Он больше не заступается за меня.

– Еще как заступается. Я был рядом, когда он чуть не надрал задницу Джереми.

Я прыскаю со смеху.

– Это было легко. Но он не поддерживает меня, когда становится сложно. Кристи отменила мое приглашение на праздник в честь дня рождения моего брата. – Прижимаю ладонь ко рту. Я не собиралась это говорить. А теперь мне хочется вернуть свой осколок, но он исчез, как и все мои друзья.

– Не может быть. – Йен выхватывает бутылку из моих рук.

– Может. – Тянусь за ромом, но он держит его так, что мне не достать. – Кристи позвонила в воскресенье вечером, сказала, что организаторы из мини-зоопарка проворонили двойное бронирование, поэтому вечеринка отменяется, и попросила меня не приходить. Сегодня папа присылает мне сообщение, говорит, что хочет убедиться, не забыла ли я про вечеринку и не разочарую ли брата. Будто я на такое способна? – Я хочу еще рома, но Йен не отдает мне бутылку.

– Поэтому ты сидишь в лесу, пьешь и смотришь на осколки стекла?

Пожимаю плечами, и он меняет тему.

– Ладно, расскажи мне, какое отношение все это имеет к родственникам с тяжелой жизнью?

– Ох, точно. – Прикладываю палец к губам. – Это я.

– Ты? – Йен закатывает глаза. – Ага.

– Я сер...езно, – говорю и смеюсь, потому что от такого простого слова мой язык заплетается. Поднимаюсь на ноги. Ого, это не такая уж легкая задача в сапогах на высоких каблуках. Я недостаточно пьяна – даже близко. Достаю вторую бутылку, которую стащила из кухни, открываю ее, отпиваю, потом вспоминаю о манерах. Когда предлагаю Йену, он только пожимает плечами.

– Почему ты считаешь себя старой безумной брюзгой?

Смеюсь и, раскинув руки, проливаю немного… Что это? Виски.

– Такова моя жизнь. Каждый день она становится сложнее и сложнее. – Делаю еще глоток, громко отрыгиваю и быстро накрываю рот рукой. Моргая, примерно минуту смотрю на него. – О, Господи! Гадость. – Я начинаю хохотать. Получается странный хриплый звук, в котором нет ни намека на радость. Потом он затихает. – Худшее, самое худшее, что только может случиться с девушкой, произошло со мной, но я все еще здесь. И я думаю – хуже уже некуда, да ведь? Просто некуда. – Пытаюсь пройти вперед, но деревья наклоняются, будто вот-вот упадут. Хватаю одно, чтобы удержать его. – Только становится хуже. Каждый чертов день становится хуже. Я иду босиком, по снегу, в гору, а теперь посмотрим, чем еще в нее швырнуть, понимаешь? Самое обидное – я не вижу половины летящего в меня дерьма до тех пор, пока не почувствую его. – Мой голос надламывается; я снова сползаю на землю. Огромные слезы катятся по моему лицу. У Йена отвисает челюсть. – Моя жизнь – полный отстой, и я просто больше не хочу ничего чувствовать.