Они сделали круг по Болотной и вышли в начало Большой Ордынки.

– Хочу гулять ножками, – твердо высказался Юрочка, и отчим, человек действия, немедленно вытащил его из коляски, поставил на ножонки и – небывалый случай заботы и нежности! – взяв за ручку, повлек за собой. Галя перехватила из рук генерала коляску.

– Скажи, раз уж ты начал военные тайны мне выбалтывать, – проговорила Иноземцева, – вот, допустим, я в отряд попаду. А как они, космонавты, тренируются? Готовятся как?

– Тоже ничего особо радостного. Крутят их на центрифуге, сажают на десять дней в сурдокамеру, где никакой связи с внешним миром, в барокамере воздуха лишают. Подогревают в зимней форме одежды до плюс семидесяти.

– А прыжки парашютные будут?

– Будут, – кивнул Провотворов, – и много.

– О! – удовлетворенно выдохнула Галя. – Вот этого я и добивалась. Чтобы прыгать! Да чтоб прыжки моей работой были! О, я согласна!

– До этого пока ох как далеко.

– Плевать. Я попробую.

– Галина, тут ведь еще один момент есть, – выговорил генерал, верный своему принципу не скрывать ничего от подчиненных (в том числе от жены). – Если ты пойдешь по этой стезе, то есть в космонавтки, нам ни в коем случае нельзя афишировать наши отношения.

– То есть как? – нахмурилась она.

– Как ты не понимаешь? Я – один из руководителей полка подготовки космонавтов. Если вдруг станет известно, что я протаскиваю кандидатуру, которая является моей, выражаясь официальным языком, сожительницей, – тебя в отряд совершенно точно не возьмут. Да и мне не поздоровится.

– То есть ты предлагаешь – что? – холодно сощурилась молодая женщина. – Нам – расстаться?

– Говоря со всей откровенностью, если бы не решение по женскому космосу, я рассчитывал не сегодня завтра сделать тебе предложение. Однако моя жена, любовница или сожительница – неважно, как называть, – в космос никогда и ни за что не полетит. Ты ведь понимаешь: такие у нас, в Советском Союзе, правила. Борьба с кумовством и моральным разложением. Поэтому если все пойдет, как ты хочешь, и тебя и впрямь возьмут в отряд, – нам придется таить наши отношения.

– Все понятно, – кивнула Галя, и неясно было, то ли она говорит серьезно, то ли снова шутит. – Ты выбрал такой экстравагантный способ от меня избавиться. Записать меня в космонавтки.

– Галина! Как только ты выбудешь из этой гонки за кресло командира женского экипажа – а я думаю, что это произойдет довольно скоро, – в тот самый день мы подадим заявление в загс.

– А ты хитрый малый, товарищ генерал, – улыбнулась она. – Ни с одной стороны не прогадал. Пойдешь налево – у тебя будет тайная сожительница, космонавтша и Герой Советского Союза. А направо двинешься – получишь законную молодую, красивую жену.

– Я бы хотел понять, – проникновенно ответил Провотворов, – чего ты на самом деле хочешь. И я поступлю в полном соответствии с твоими пожеланиями.

– Ах ты, милый, – растрогалась Галя, а потом притянула к себе лицо генерала и поцеловала его в губы.

В те времена, осенью шестьдесят первого года, москвичи практически никогда в общественных местах не целовались. Разве что стиляги какие-нибудь – не зная, какой новый вызов сделать вскормившему их социалистическому обществу. А добропорядочные граждане хорошо знали, что за прилюдные поцелуи можно и в отделение милиции загреметь, и на жесткое замечание от блюстителей нравственности нарваться. Но сейчас Большая Ордынка во всю свою перспективу была пустынна, а перед поцелуйчиком Галя оглянулась и убедилась, что и сзади за ними никто не следует. Столь противоречащее нормам морали поведение, вкупе с сильно-нежными губами Иноземцевой, ожегшими ему уста, даже ввели Ивана Петровича в легкое состояние грогги. А молодая женщина прошептала: «Знаешь, я хочу попробовать стать космонавткой. Не боги горшки обжигают».

Лера Кудимова

Однажды – дело было еще в конце года шестидесятого – Лера спросила у мужа своего Вилена: «А что это давно друга твоего, Владика Иноземцева, не видно?» Вилен пребывал в хорошем настроении – к тому же они находились не в помещении, а на открытом воздухе: гуляли на лыжах на Поклонной горе, что раскинулась неподалеку от их дома на Кутузовском. Шли по лыжне параллельным курсом, друг рядом с дружкой.

Никакого не было тогда на Поклонке ни мемориального комплекса, ни даже парка. Имелось совхозное кукурузное поле, какие-то перелески, заброшенные железобетонные огневые точки и столь же заброшенные, врытые в землю по башню советские танки – подготовленные для обороны Москвы еще в минувшую, Великую Отечественную. Полузаброшенное старое Можайское шоссе тут проходило. А народу вокруг было мало – такие же лыжники, как они, на горизонте маячили. Поэтому правила конспирации, к которым был приучен каждый житель СССР – из тех, кто хоть что-то собой представлял, – можно было не соблюдать и говорить откровенно. И Вилен, неспешно работая палками в попеременном ходе, буркнул:

– Можешь считать, что Владислава сослали.

– Куда? – ахнула Лера. – За что?

– Ни на первый, ни на второй вопрос я тебе ответить не могу, – хмыкнул Вилен.

– Неужели за Марию? За то, что он с ней встречался?

– Именно.

– Значит, и нам с тобой следует держаться от нее подальше?

– А вот это как раз не значит. Скорее, наоборот.

– Как это понимать?

– Можно сказать, Мария нужна мне по работе.

– Значит, она и впрямь шпионка?

– Есть большая доля вероятности.