– То есть вы считаете, что обвинять себя было неправильно, – заключает Анна.

Лу понимает, что именно этого Анна и хочет – отчаянно хочет – внушить Карен, что она не виновата, но, объясняя, сама еще более запутывает проблему. Лу тщательно подбирает слова.

– Не знаю, я думаю, что оно возникает само собой, это чувство вины. Со мной так и случилось. И это вполне понятно. Что касается Саймона, то, пожалуй, мы все были причастны к его смерти, учитывая, как мы отреагировали на нее – вы, я, медсестры, врачи и другие пассажиры. Но обвинять некого, даже если мы – все – чувствуем, что могли что-то сделать. Я действительно в этом уверена.

Карен глубоко вдыхает и медленно выдыхает.

– Спасибо… Вы и правда помогли.

– Я рада. – Лу удивляется себе: она сказала больше, чем предполагала.

Они снова молчат.

– Вы действительно думаете, что он извинялся, что покидает меня? – наконец тихо спрашивает Карен.

И снова Лу пронзает мощь непоправимой утраты этой женщины. При всех схожих отголосках, это все же не то же самое, что смерть ее отца: у Карен не было времени свыкнуться с мыслью о том, что ее муж скоро умрет. Хотя отец Лу был сравнительно молод – шестьдесят лет, – он был все же намного старше Саймона. Потерять партнера – Лу это трудно себе представить. Она одинока и неизбежно время от времени ощущает свое одиночество, но это чувство должно быть невыносимо мучительным после потери человека, с которым прожила двадцать лет. Это и есть трагедия любви: она приносит с собой возможность утраты. Бедная Карен: половина жизни, проведенная в любви, внезапно оторвана.

Лу понимает, что профессиональный психолог, специализирующийся на работе с теми, кто потерял близких людей, иначе вел бы беседу с Карен. И, кроме того, она здесь присутствует не официально. Увидев горе Карен и ее потребность в ободрении, Лу захотелось всеми силами утешить ее.

– Да, думаю, так. И действительно не думаю, что вы могли бы сделать больше того, что сделали.

– Может быть, и так… – Карен смотрит в пол. – Мне просто жаль, что я не успела с ним попрощаться. Все бы отдала, чтобы попрощаться с Саймоном.

«Еще бы», – думает Лу. В этом случае смерть ее отца не идет в сравнение: она имела возможность с ним попрощаться.

Снова они молчат.

Наконец, Лу с уверенностью повторяет:

– Главным образом, думаю, вы должны помнить, что в последние свои минуты он был поистине, поистине счастлив.

– Да… – Карен сморкается. Платочек такой мокрый, что расползается на крошечные белые кусочки. Потом она через силу улыбается.

– Спасибо. Вы даже представить себе не можете, как много это для меня значит.

23 ч. 41 мин

Анна приходит домой позже Стива, он на коленях в кухне роется в шкафчике под раковиной.

– Если ты ищешь ту бутылку, – сообщает она ему, входя, – то я ее выбросила.

Он оборачивается.

– Ты ее что?

– Выбросила на помойку.

– Кто дал тебе такое право?

Анна сейчас не находит в себе сил терпеть или сдерживаться, чтобы скрыть свою злость. За вечер, проведенный с Карен и Лу, она израсходовала все внутренние резервы. Энергии на Стива у не просто не хватает. В ней не осталось места эмоциям, которые требуются, чтобы выносить его. Обычно она бы постаралась успокоить Стива, не ссориться, уклонилась бы от бессмысленного спора. Но сегодня ей просто наплевать. Если нужно, она примет бой. На самом деле ей чуть ли не хочется ссоры, не только потому, что Стив ее раздражает, что она в нем разочаровалась, а потому, что она злится на весь мир, на Бога, на Судьбу за то, что отняли Саймона. Ей хочется выпустить пар. И она повторяет:

– Я выбросила бутылку в мусорный бак.

Конечно, Стив – одна из худших кандидатур для того, чтобы дать волю своему раздражению. Он не равнодушная боксерская груша, а в пьяном виде он вполне способен ответить ей, причем жестоко. Анна знает об этом, и должна была это учесть. Но ее уже понесло:

– В ней почти ничего не оставалось, и ты знаешь: я не люблю держать дома спиртное.

Разумеется, Стив заглатывает наживку. Он встает.

– Ах, маленькая леди, вам это не нравится, да? Я забыл, какой праведной мадам вы умеете быть.

Он делает шаг по направлению к ней. Хотя Анна высокого роста, он выше, шире, и силен от многолетней физической работы. Его вид действительно устрашает.

Но Анна не поддается на угрозы, как могла бы – или должна бы, – если бы думала о себе, она слишком взбешена.

– Не груби, Стив.

– Не грубить? – Он строит рожу, кривит губы. – Хочу грубить, и буду.

– Только не в моем доме.

Она знает, что это вызовет в нем раздражение.

– Твоем доме, – щерится он. – Этим все сказано, да? Я думал, это «наш» дом. Не так ли ты мне говорила? «Приходи и живи в моем доме, милый, это будет наш дом».

– Прекрати, Стив.

Анна идет в коридор, чтобы повесить свое пальто, потом возвращается к двери кухни.

– Если хочешь, чтобы это был «наш дом», постарайся вести себя поуважительнее ко мне – и к дому.

Но эти слова не доходят до Стива. Такой аргумент он сейчас не принимает и даже не хочет в него вникать.

– Ты всегда считала этот дом своим, правда? – уже кричит он. – В этом вся и чертова проблема.

Это верно. Она купила его до того, как встретила Стива, и он платит ей за аренду, а она выплачивает ипотеку. Но его вклад минимальный – гораздо меньше половины, поэтому его вполне устраивает такое положение дел.