— Сто пятьдесят тысяч людей, которых вы называете нигерами, носят синюю форму армии Союза, — медленно выговаривая каждое слово, произнес Эндрю. — После битвы при Крейтере я видел поле боя, сплошь устланное их телами. Было видно, что Эндрю с трудом сдерживается, чтобы не наброситься на Тобиаса.

— Я называю этих людей американцами, засранец, — процедил он.

Тобиас вжался в спинку стула.

— Кто еще хочет высказаться? — довольно резко спросил Эндрю, обводя взглядом комнату. Его ярость еще не успела стихнуть.

— Надо быть реалистами, — рассудительно заметил Эмил. — Что бы ни говорила нам наша гордость, шестьсот человек не выстоят перед сотнями тысяч. Вы видели, что сотворил этот лучник с несчастным Джонсоном. Ганс потом измерил расстояние — сто шестьдесят ярдов. Даже несмотря на наши ружья, они смогут подобраться достаточно близко, чтобы просто засыпать нас градом стрел.

Эндрю был полностью согласен с доктором. Его гнев уже прошел, и он осознавал, как плачевно обстоят их дела. Американцев так мало, что тугары легко окружат их и длинные оперенные стрелы не пощадят никого.

— Если мы останемся здесь, то погибнем почти наверняка, — тихо сказал Эндрю. — Я никогда в жизни не уклонялся от боя. Нам с вами довелось плечом к плечу биться в двух десятках боев, и Тридцать пятый полк ни разу не обратился в бегство. Послужной список Сорок четвертой батареи не хуже нашего. Если бы своей смертью мы чего-нибудь добились, тогда я приказал бы полку остаться и сражаться. Но мои желания не должны решать судьбу всех. Я не имею права заставлять храбрых людей идти на верную смерть, тем более что скорее всего эта жертва окажется лишенной смысла.

Тобиас расплылся было в довольной улыбке, но, поймав убийственный взгляд Эндрю, тут же прогнал ее с лица.

— Если мы решим остаться, то еще до того, как воевать с тугарами, нам придется драться с Ивором и знатью.

— А может быть, знать переметнется на нашу сторону? — предположил Хьюстон.

— Даже если они осмелятся на это, от них будет больше вреда, чем пользы. Они всего лишь средневековые дружинники, вооруженные мечами и копьями. Конные лучники орды вышибут их из седел в первой же атаке.

— А крестьяне? — спросил О’Дональд.

— Пройдут годы, прежде чем они созреют для этого.

— Значит, ты говоришь, что мы драпаем? — недоверчиво воскликнул ирландец.

— Я говорю, что не буду приказывать полку оставаться. Они почти все добровольцы, которые вступили в армию, чтобы сражаться с конфедератами; они не обязаны воевать здесь. Это совсем другая война, и у них есть право самим решать, ввязываться в нее или нет. Другого выхода у нас нет.

Офицеры удивленно переглянулись.

— Такое решение быстро не принимается, поэтому я даю им неделю. После этого будет проведено тайное голосование. Я соглашусь с выбором большинства. Это все, господа.

За опустевшим столом остался сидеть один Ганс.

— Ну что, старый друг, — устало обратился к нему Эндрю, — я сочту за честь, если ты поможешь мне прикончить выпивку.

Он вылил в бокалы остатки бренди.

— Правильно ли я поступил? — спросил он, глядя на сержанта. Со времени Геттисберга Эндрю не обращался за советом к своему старому наставнику.

Суровое лицо Ганса озарила улыбка.

— Сынок, ты выбрал единственно верное решение.

— Проклятие, я хочу остаться и драться. Может, мне даже удастся убедить Ивора присоединиться к нам.

— Вряд ли он пойдет на это.

— Думаю, он бы рискнул, если бы был один, без этого ублюдка Раснара.

— Но он не один.

— Я все испортил, — горько произнес Эндрю.

— Взгляни на меня, сынок.

Эндрю попытался посмотреть Гансу в глаза, но отвел взгляд.

— Я помню тебя насмерть перепуганным щенком. Эндрю, мальчик, ты стал лучшим солдатом из всех, кого я когда-либо видел. Ты знаешь, как надо убивать, когда это нужно, тебе просто нет равных в этом деле, ты сама смертоносность. Но не только это делает тебя настоящим солдатом. Ты любишь людей своего полка так, будто они твоя собственная плоть. Это больно жалит душу — я видел многих офицеров, сошедших с ума от этого, — но ты достаточно силен, чтобы справиться. Ты знаешь, как управлять ими, как показывать им, что ты уважаешь их человеческое достоинство, и, да поможет тебе Бог, как жертвовать их жизнями, чтобы добиться цели. Я думаю, что твое решение начать сражение, чтобы попытаться спасти Готорна, было самым благородным поступком, который мне довелось видеть в жизни, и люди любят тебя за это и готовы умереть, чтобы выполнить твой приказ. Великое множество армий забывают главный закон: защищать своих любой ценой. Когда солдаты знают, что товарищи не бросят их на произвол судьбы, их силы удесятеряются. Но ты не можешь требовать, чтобы они участвовали в этом бою. Ты сам сказал — дружина русских не принесет пользы, крестьяне будут просто уничтожены. Думаю, сынок, что в этой битве нам не победить.

— Я чувствую себя трусом. Ганс схватил руку Эндрю:

— Ты самый храбрый офицер, под чьим началом я имел честь служить. Я думаю, это безнадежный бой, Эндрю. Может, через двадцать лет, как сказал Тобиас, мы и наши сыновья будем готовы дать отпор. Ты не имеешь права идти на смерть и оставлять полк без своего руководства. Всегда помни, Эндрю, полк должен выжить.

— Думаешь, ребята проголосуют за уход? — тихо спросил он.

— Они могут тебя удивить, сынок.

— Ты ведь сам-то хочешь драться, разве нет?