Способности к счету, принесшие его братьям успех в торговых делах, имелись и у Джона – и он предпочел применить их к игре. Некоторое время ему нравилось проигрывать в карты скудное барменское жалованье, затем его поманили более крупные ставки. Новые игры требовали больше средств, а желающие одолжить ему денег находились всегда.

Как-то, заняв двести долларов у хозяина соседнего заведения-конкурента, Фицджеральд сорвал крупный куш: четыре дамы против четырех десяток – и тысяча долларов в кармане. После такого выигрыша Джон преисполнился уверенности в собственных игорных талантах и возжаждал большего. Бросив работу в «Золотом льве», он попытался жить на карточные выигрыши, однако удача резко пошла на убыль, и месяц спустя его долг ростовщику по имени Джеффри Робинсон уже насчитывал две тысячи долларов. Несколько недель Фицджеральд прятался, однако двое громил, выследив должника, в драке сломали ему руку и дали неделю на уплату долга.

Фицджеральд в отчаянии уцепился за другого ростовщика – немца Ганса Бангемана – и взял у него денег расплатиться с Робинсоном. Однако при виде денег на него снизошло озарение. Зачем отдавать долг, если можно сбежать из Мемфиса и зажить где-нибудь еще? Дождавшись утра, он купил билет на судно, идущее дальше на север, и в феврале 1822 года прибыл в Сент-Луис.

Прожив в новом городе месяц, Джон узнал, что в питейных заведениях объявились двое, ищущие «картежника со шрамом на лице». Ростовщиков в Мемфисе было не так много, и Робинсону с Бангеманом понадобилось не так много времени, чтобы в полной мере оценить вероломство Фицджеральда. Скинувшись по сотне долларов, кредиторы наняли двух бандитов – найти должника и убить, предварительно взяв с него хотя бы часть долга. Вернуть деньги они не очень надеялись, зато были намерены убить беглеца любой ценой. Храня собственную репутацию, они пустили слух о своем плане по всем трактирам Мемфиса.

Фицджеральд оказался в ловушке: севернее Сент-Луиса обжитых мест на Миссисипи не было, а на юге – в Новом Орлеане и Мемфисе – его ждали.

В тот же день Джон случайно услышал в баре оживленный разговор – завсегдатаи судачили об объявлении в «Миссури репабликан». Схватив газету, он прочел:

И Фицджеральд уцепился за возможность. На последние гроши, оставшиеся от денег Ганса Бангемана, он купил поношенную кожаную куртку, мокасины и ружье. На следующее утро он явился к капитану Генри и заявил о готовности вступить в отряд. Кандидат показался капитану подозрительным с самого начала, но выбор был невелик: в отряд требовалась сотня людей, Фицджеральд подходил физически. Если он успел побывать в ножевых драках – тем лучше. И через месяц Джон уже плыл по Миссури на север.

Хоть он и намеревался сбежать из отряда при первом же случае, к жизни на Диком Западе он успел привыкнуть. И пусть следопыт из него не вышел, талант виртуозно обращаться с оружием не исчерпывался ножами: стрелком он оказался отличным, и в одной только стычке на Миссури убил двоих арикара благодаря истинно снайперскому терпению. Битвы с индейскими племенами, вгонявшие в страх большинство трапперов из отряда Генри, Фицджеральда будоражили, а порой и пьянили.

Фицджеральд повернулся к Глассу, в глаза бросилась кентуккская винтовка. Поглядев, не возвращается ли Бриджер, он взял ее в руки – приклад удобно лег к плечу, широкий прицел давал хорошую наводку, легкая конструкция позволяла надежно удерживать цель. Фицджеральд вскинул винтовку, переводя ее с места на место, пока дуло не остановилось на Глассе.

Джон уже привык к мысли, что винтовка перейдет к нему после смерти раненого. С капитаном он, правда, еще ничего не обсуждал, но кто больше достоин унаследовать оружие умирающего, чем тот, кто остался воздать ему последние почести? Семьдесят долларов – ничто по сравнению с риском отстать от отряда, и на этот риск Фицджеральд шел не ради денег, а ради винтовки, предмета зависти всех трапперов. Бриджера он конкурентом не считал: тот рад только что полученному ружью Уильяма Андерсона, а после Гласса обойдется и мелкой подачкой – ножом, например.

Мысль, заставившая Фицджеральда остаться с Глассом, с каждым часом становилась все соблазнительнее. Что Глассу лишний день? Не все ли равно? Зато самому Фицджеральду этот день никак не лишний…

Джон положил винтовку. У головы Гласса валялась окровавленная рубаха. Прижать ее к лицу раненого на несколько секунд – и наутро можно в путь… Фицджеральд взглянул на винтовку, отливающую темно-коричневым на фоне подстилки из рыжих сосновых игл, и потянулся за рубахой.

– Он что, очнулся?

Сзади стоял Бриджер с охапкой дров.

Фицджеральд, вздрогнув, не сразу нашелся с ответом.

– Парень, ты спятил? Еще раз так подкрадешься – прирежу!

Бриджер бросил дрова на землю и подошел к Глассу.

– Я думал – может, бульоном его напоить? Ну хоть попытаться?

– Да ты у нас добряк, Бриджер! Влить ему в глотку бульону – и он не сдохнет завтра, а проваляется еще неделю! Сильно тебе это поможет? Думаешь, от глотка супа он встанет как новенький?

– Ты так говоришь, будто хочешь его смерти, – выдавил Бриджер.

– Конечно! Именно этого и хочу! И он тоже! – Фицджеральд выдержал эффектную паузу. – Ты, Бриджер, в школу ходил?

Ответ он знал. Бриджер помотал головой.

– Тогда вот тебе урок арифметики. Отряд, которому не надо тащить Гласса, проходит тридцать миль в день. Допустим, мы пойдем быстрее – сорок миль в день. Сорок минус тридцать – сколько будет?

Парень только молчал.

– Десять, Бриджер. – Для пущей наглядности Фицджеральд издевательски растопырил две пятерни. – Вот столько, детка. Мы их нагоняем только на десять миль в день. А они прошли уже сотню. Значит, нам с тобой десять дней идти одним. Это если он помрет сегодня и если нам не придется плутать, пока найдем отряд. Десять дней чуть ли не на виду у охотников сиу! Неужели не понимаешь? Лишний день торчим здесь – три лишних дня идем в одиночку. Да когда сиу тебя прикончат, ты будешь еще страшнее Гласса! Ты когда-нибудь видел человека, с которого сняли скальп?