Солдат, поддержавших Мировича, прогнали сквозь строй, насыпав сверх меры палочных ударов, и раскассировали по отдаленным полкам.

Власьев и Пекин за неукоснительное исполнение приказа получили по 7 тысяч рублей и дали подписку вместе ни в каких компаниях не бывать и даже в городах столичных вместе не съезжаться, а об известном событии никогда не говорить. И все это под страхом лишения чести и живота.

Надо было как можно скорее забыть о случившемся, да так, как будто его никогда и не было, Поскольку время востребовало не того, кто нужен был.

Ошиблось время-то. Поправить его надо.

— Ваше сиятельство, прибыл обер-полицмейстер Москвы, — доложил адъютант.

— Бахметев?

— Так точно.

— Приглашай.

Обер-полицмейстер вошел, держа под мышкой увесистую папку.

— Вот принес, как вы просили, ваше сиятельство.

— Давайте на стол, будем смотреть вместе, — сказал Салтыков.

Бахметев положил тяжелую папку перед генерал-губернатором, стал развязывать замусоленные тесемки.

— Она арестована? — просил Салтыков.

— Да.

— Когда?

— Как только повелели ее величество.

— Почему надо было ждать повеления императрицы?

— Но ее арестовывали не первый раз, были приводы и ранее. Но все как-то с рук сходило.

— Почему?

Бахметев молчал, но Салтыков снова повторил:

— Почему сходило с рук?

— Полагаю, она откупалась, ваше сиятельство. А главное, грозилась своим родственником, как, мол, ему напишу, он вам покажет.

— Кто «покажет»?

— Вроде как вы, ваше сиятельство.

— Я?! — удивился Салтыков.

— Ну да. Она так и грозилась: напишу своему родственнику фельдмаршалу Салтыкову.

— Ничего себе, — пробормотал, смутясь, граф. — И вы верили?

— Как не верить, она ж тоже Салтыкова.

Граф стал листать страницы пухлой, фунтов на десять, папки.

— Ну спасибо, братцы, такую родственницу мне расстарались. Почему-то государыня, и не видя ее, разобралась, так и сказала: «ваша однофамилица». А вы?

Бахметев вздыхал виновато, следил внимательно за листками, переворачиваемыми Салтыковым. Граф задержался на одной бумажке, пытаясь разобрать каракули, видно писанные рукой малограмотного. Бахметев пояснил:

— Это слезница повара ее Арефия, она его одиннадцатилетнюю дочь убила.

— За что?

— Как показывал сам Арефий, за то, что плохо помыла крыльцо. Ну Салтычиха рассвирепела и столкнула ее с этого крыльца, и девочка убилась.

— А где сентенция суда? — спросил Салтыков.

— Там дальше.

Граф стал листать медленно.

— Вот, вот она, — остановил его Бахметев.

Петр Семенович стал внимательно читать постановление суда, и чем далее, тем более изумляясь:

— Позвольте, позвольте, как же так? Арефию же кнут и ссылка? — спросил, оторвавшись от бумаг.

— Вот так, — вздохнул Бахметев. — Она оправдалась, мол, девчонка сама осклизнулась, я, мол, ее и пальцем не тронула.

— Но за что ж тогда Арефию кнут?

— Ну как? Оклеветал дворянку. Да и она потребовала на суде, мол, он повар и пытался ее отравить.

— И судьи поверили?

— Поверили. Дворянка же. И потом, такая фамилия.

— Но были ж, наверно, свидетели?

— Конечно, были. Но, как я полагаю, все боялись против нее свидетельствовать.

— А куда ж вы-то смотрели? — с упреком молвил Салтыков.

— Эх, ваше сиятельство, у меня на разбойников рук не хватает. И потом, не судья ж я, это дело Юстиц-коллегии разбираться: виновна — не виновна.

— И выходит, эта злодейка семь лет мучила, убивала своих дворовых и все время ее оправдывали?

— Выходит, так, — согласился Бахметев. — У нее деньги, у нее связи. Думаете, она одного Арефия законопатила в Сибирь? Там дальше не то пять, не то шесть человек под кнут угодили и в ссылку отправились.

— За что?

— За то же самое, клевету на дворянку. Я полагаю, если б те два мужика, у которых она жен убила, не дошли до государыни, Салтычиха и ныне б на свободе была.

— Интересно, братцы, у вас получается. По всей Москве разговоры идут о зверице Салтычихе, а у судей ровно уши заложило и очи застило.