— Сейчас же выдворите этого болтуна, маркиз, из Берлина. И сообщите в Петербург нашему посланнику Мардефельду, пусть поставит в известность императрицу, обязательно сопроводив изъявлениями нашего искреннего уважения к ее императорскому величеству и желанием закрепить это в союзном договоре.

Но этим не ограничился Фридрих, он сам сел за письмо Елизавете Петровне и в послании этом блеснул не только как мастер слова, но и как дипломат.

Из донесений Мардефельда он знал самые болевые места дщери Петровой. А потому решил пролить на них целебный бальзам деловых советов.

Елизавете досаждала неопределенность с Брауншвейгской фамилией, с царевичем Иоанном Антоновичем. Одни говорили, что их надо отпустить на родину (в том числе и заговорщики), другие возражали: отпускать нельзя. В Европе найдутся люди, которые начнут требовать возвращения царевичу принадлежащего ему престола и доказывать, что-де Елизавета незаконно захватила его. И вот с той стороны, откуда Елизавета ожидала только неприятностей, от прусского короля, которого Ботта прочил в защитники Браунгшвейгской фамилии, приходит дружеский совет: «… Как ваш искренний друг, ваше величество, советую вам заслать их как можно дальше, тем более что в ваших бескрайних пустынях это так легко сделать. И поверьте, через год никто о них и не вспомнит, ровно их и не было».

Но особенно, что тронуло Елизавету в послании Фридриха, так это его участие в судьбе ее племянника Петра Федоровича: «…если хотите вы иметь вашего наследника великого князя Петра в своих руках, то не жените его на принцессе из могущественного дома, а, напротив, достаньте из немецкого маленького дома, который будет обязан вашему величеству таким счастьем. Если хотите, я сам приищу ему прекрасную партию».

— Какой умница, — заметила Елизавета, прочтя послание прусского короля. — А мне наговорили о нем бог знает что.

И когда явился ко двору прусский посланник Мардефельд, она заявила ему вполне искренне:

— Ваш король наисовершеннейший монарх.

О чем Мардефельд не замедлил сообщить своему королю. Фридрих удовлетворенно потирал руки:

— Я готов только за это полюбить Елизавету. Теперь за договором дело не станет.

И оказался прав. Договор был заключен с обоюдным обязательством сторон помогать друг другу в случае войны.

— Ваше величество, обращаю ваше внимание на пикантность нашего положения, — говорил Бестужев-Рюмин. — У нас ведь точно такой союз с Веной.

— Ну и что?

— Как ну и что? Кому мы станем помогать из них, когда Берлин и Вена начнут драчку?

— Ах, Алексей Петрович, вы всегда усложняете. Мы их просто помирим. Главное, мы отрываем Пруссию от Франции.

— Тогда зачем вы принимаете при дворе Шетарди, вновь явившегося к нам из Парижа?

— Но, Алексей Петрович, он нынче лицо неофициальное.

— Тем более. Сейчас Людовика Пятнадцатого представляет у нас Дальон.

— Но Шетарди мой давний партнер в картах, и, кроме того, он прекрасный собеседник.

— Вы их поссорите, ваше величество.

— Кого?

— Дальона с Шетарди.

— Полно-те, Алексей Петрович. Что за глупости!

Однако вице-канцлер как в воду глядел. Официальный представитель Парижа был взбешен таким положением, когда ему приходится подолгу ждать приглашения, чтобы явиться ко двору ее величества, а этот Шетарди, никого не представляющий, почти безвылазно толчется там.

И возмущенный Дальон явился прямо на дом к Шетарди.

— Милостивый государь, как представитель короля, я спрашиваю вас, зачем вы приехали сюда?

— Какое ваше дело, сударь?

— Как «какое дело»? Вы, подданный нашего короля, не имея его грамот, мельтешите перед императрицей и ломаете все, что мною здесь построено.

— Что ж вы тут «построили», Дальон, чтоб я мог сломать? — усмехнулся ехидно Шетарди.

Этой усмешки горячий Дальон не смог перенести. Задыхаясь от возмущения, он выпалил:

— Маркиз! Вы… вы каналья!

Не менее горячий Шетарди тут же влепил официальному Дальону звонкую пощечину.

Дальон выхватил шпагу и бросился на Шетарди. Тот успел ухватится за клинок. На шум сбежались слуги и растащили драчунов.

Поскольку рука была порезана клинком Дальоновой шпаги, Шетарди пришлось перевязать ее.

— Что у вас с рукой, маркиз? — в тот же вечер поинтересовалась Елизавета.

— Да так. Ерунда, ваше величество. Возился с порохом и курил в это время. Он и вспыхнул.

Однако назавтра, узнав от придворных об истинной причине ранения маркиза, императрица, вызвав к себе одного гвардейца, сказала ему:

— Возьми розгу и отнеси ее маркизу Шетарди и передай от меня, что его надо высечь этой розгой как неразумное дитя, затеявшее игру с порохом. И высечь как следует, чтоб впредь неповадно было баловать с огнем.