– А никто из них не проникал в Сиракузы сам?

Презрительное фырканье Коракса.

– Им слишком дорога своя драгоценная шкура. Пока что они только подкупали рыбаков, которые доставляли их послания.

– Нам нужен свой человек в городе.

– Да, конечно. Но откуда его взять?

– А как насчет какого-нибудь раба, принадлежащего кому-нибудь из тамошней знати? Их должно быть много.

– Такой вариант уже предлагали, но Марцелл никому не доверяет. Все они грязные греки. Он думает, что они сдадутся людям Эпикида и в надежде на освобождение раскроют свою миссию.

– Проклятые рабы! Они никогда больше ни о чем не думают… Почему они просто не могут знать свое место?

– Человеческая природа, Витрувий. Кто захочет быть собственностью другого? Разве что полный болван. Почему, ты думаешь, столько рабов пошли добровольно в легионеры после Канн?

– Что ж, может быть, ты и прав. Но чем меньше говорят о рабах, получивших свободу, чтобы стать легионерами, тем лучше.

Оба помолчали.

– Давить на знатных сиракузцев тоже без толку. Они просто проникают в город и переходят на другую сторону. Рассказывают Эпикиду о количестве наших войск, о расположении кораблей и так далее.

– Это точно, – согласился Коракс. – По возможности засылать надо говорящего по-гречески и заслуживающего доверия человека.

– Нам нужен надежный сиракузский дезертир! – усмехнувшись, заявил Витрувий. – А еще лучше – римлянин.

– Никто из наших для этого не годится, – сказал собеседник.

– Почему же? Недавно ты заявлял, что у тебя пара человек говорит по-гречески.

Квинт насторожился. Видимо, Витрувий говорил про него – и кого-то еще?

– Креспо? – спросил Коракс.

– Вот один.

– Он определенно храбр, но акцент его выдаст. Через час после появления такого шпиона в городе Эпикид уже будет его пытать. Впрочем, я забыл про Мария… Он бы подошел.

Марий говорит по-гречески? Квинт и не догадывался.

– Марцелл предпочел бы двоих, – сказал Витрувий.

– Верно. Акцент Мария еще туда-сюда, но у Креспо хуже.

Последовала короткая пауза – Квинт гадал, не заговорила ли в Кораксе совесть.

– И все же он бы мог подойти. Я намекну полководцу.

В солдате забурлил страх. Отправка в Сиракузы была равнозначна смертному приговору. Даже для собственного уха его греческий заметно отличался от того, на котором говорил тот сиракузский командир, Клит. Он попытался разозлиться на Коракса, но не получилось. Это была не вредность со стороны центуриона – он просто делал то, что нужно Марцеллу и войску. По большому счету было не так важно, если он сам и Марий погибнут там… Проклятье! Мотнув головой Урцию, Квинт на цыпочках сделал несколько шагов от палатки Коракса, а потом, громко топая, чтобы было слышно, снова подошел к ней. Они вышли из-за угла и отсалютовали. Боец с облегчением понял, что никто из центурионов ничего не заподозрил.

– Я рад, что не говорю по-гречески, – пробормотал Урций, пока они пошли дальше.

– Ну и ладно, – собрав весь свой стоицизм, произнес Квинт. – Если прикажут стать сраным шпионом, я выполню свой долг.

– Сделай приношение Фортуне. Может быть, пронесет, – посоветовал Урций, похлопав его по плечу.

Юноша состроил гримасу. По своему опыту он знал, что дары богам не влияют на будущее, но промолчал.

Обоим пришлось вынести град ругательств за задержку, но вскоре установилась тишина, когда Плацид начал рассказ. Однако он оставил равнодушным Квинта, поскольку его голову заполняли мрачные мысли о Сиракузах. Когда рассказ закончился, юноша все еще сидел, размышляя.

Марий подтолкнул его.

– Прекрасная история, а?

– Да, – с рассеянным видом согласился Квинт.

Приятель пристально посмотрел на него.

– Да ты ни слова не слышал! Что с тобой?

– Ничего, – ответил тот, но Марий не отставал.

Через некоторое время Квинт сдался. В конце концов, Мария это тоже касалось, и товарищи не изменят своего мнения о них к худшему из-за того, что они не хотят отправляться на самоубийственное задание. Впрочем, к его удивлению, лицо Мария просветлело от такой перспективы.

– Откуда ты знаешь по-гречески? – спросил Квинт.

– Я вырос в Бруттии. Даже теперь во многих маленьких городах на побережье основной язык – греческий.

Урций тихо присвистнул.

– Я знаю, Марий, что у тебя одному Гадесу известно какие взгляды на жизнь, но хотеть взяться за такое…

– Мой срок еще не пришел, – самоуверенно осклабился тот. – К тому же, говорят, сиракузские женщины ошеломительны – и так же легки в поведении!

– Он опять думает о своем члене… Человек не видит беды, пока она не грянет. Ставлю дидрахму, что ты вернешься, так и не засунув его ни в одну сиракузскую бабу. – Урций протянул руку.