Пока думали, Олег Иванович попутно разглядывал внутреннее убранство емелиного убежища. На стене – часы песочные, вертикальные, из двух воловьих пузырей желчных. На полу – часы водяные, вращательные, двухколесные, с двумя железными емкостями. Над дверью – с боем убойным кукушечьим почище медвежьего рычания. На печной заглушке – тепловые. И солнечные с лунным календарем, в круглом проеме крыши, куда свет проникая, ударяется о полированный медный круг, отражается и, концентрируясь, указует лучом на цифры вокруг дыры в крыше. Удивился тому, что все часы разное время показывают. По объяснению емелиному – для сравнения, время-то не стоит на месте, а движется. С разной скоростью… Время шло, слюдяное оконце померкло, ночь настала. Чтобы лучше думалось, Емеля водрузил на стол осветитель. Корчагу глиняную. Грудастую. Бокастую. С носиком, глазками и прочими излишествами. Сколько поймает света глиняная баба за световой день, столько в темноте и отдаст. После перевертывания на спину.

– Тише, тише… – пропели часы говорящие. Это проник в невидимую щель комар. Запел песнь торжествующе. Следом проник еще один. Запели в два голоса. В унисон с третьим… Писк комара раздражающе действует на человека, а когда комаров много… Олег Иванович хлещет по ним плетью и мимо! А Емеля-умелец поймал комарика за крыло, обрадовался, воскликнул восторженно:

– Ежели этого бойкого комарика взять за образец, поместить в емкость совместно с другим образцом-собратом, сообразить звукоотражатель, поставить усилитель, упаковать в оболочку и после полудня, когда начинается комариный жор, бросить в середину конского табуна…

– И что будет?

– Концы в воду и пузыри наверх!

Оказывается, идеи роятся в воздухе, остается лишь изловить их!

– Кого дать в подмогу? – обрадованно потер руки компаньон по думам.

– Не беспокойся, Ольг Иваныч, один управлюсь. Любой лишний – лишний…

Вдоль двух правых притоков Дона сосредоточил Мамай почти все табуны конские. Ежедневно объезжал их, считал, пересчитывал, проверял на боеготовность. Поступая в соответствии с одним из наставлений Чингизхана: каждый начальник либо десятка воинов, либо тысячи, обязан держать их всегда наготове, чтобы выступить в бой или поход в любое время: днем, ночью, в жару, в снег, в ливень…

После очередной проверки в ноги Мамаю бросился самый старший табунщик:

– Изрежь меня на куски и брось шакалам! Не досмотрел я, прозевал я – безмозглый навозный ошметок, два табуна тарпанов! После водопоя кони словно взбесились, проломили загородь и с крутого берега на всем скаку бросились в Дон, ломая ноги и ребра!

– Яман! Плохо! Очень плохо! Отвратно! Омерзительно! Куда смотрел бдительный караул?

– Всемилостивый, разве можно остановить ветер? Караул не успел даже раскрутить арканы!

– Без весомой причины кони в Дон не бросаются. Что могло напугать их? Волки?

– Тарпаны – кони почти дикие, они волков не боятся, они волков затаптывают ногами! По моим размышлениям, это проделки урусского лешего! Или двух леших!

– Урусские лешие хозяйничают в лесу, а ближайший лес далеко, очень далеко, на три лошадиных перехода! Думай, табунщик, думай, прикидывай, вспоминай, что могло до такой степени испугать лошадей, что они предпочли броситься в воду?

– Вспомнил! Любой конь боится укуса слепня в холку! Однако, караул обыскал всю округу и не нашел ни овода, ни слепня, ни шершня, ни паута, ни строкача – тигра среди всех кровососущих!

– Посторонние лица были замечены на пастбище?

– Ни одного! Лишь караул и я.

– Якши! Хорошо! Очень хорошо! Превосходно! Замечательно! Что-нибудь необычное караул заметил?

– Заметил, о всемилостивый! Маленькую железную коробочку. В ладони уместится. В подобных коробочках молодые ханши хранят сурьму для подведения глаз и бровей.

– Покажи!

Коробочка оказалась круглой, плоской, с эмалевым покрытием и затейливым тиснением на крышке. Изящная штучная работа.

– Открой! – приказал беклярибек. Ноздри его расширились, и с шумом втянули воздух. В похожих коробочках бродячие дервиши хранили порошок, дающий сладостные ощущения…

Старший табунщик корявым пальцем ковырнул край крышки, она столкнулась и оттуда, изнутри, неистово жужжа, вылетел рой, нет, два роя паутов, оводов, шершней и среди них строкачи – тигры летающие! И Мамай, и табунщик, махая руками, обернулись на конский топот и неистовое ржание! Что это? Пять десятков оседланных лошадей из дежурного конвоя беклярибека галопом мчались в сторону Дона! Через мгновение они бросились с крутого высокого берега в воду и утонули!

Мамай нагнулся купавшей коробочке… Странно, из нее продолжало неистово жужжать, но ни одна летающая гнусь оттуда не вылетела!

Назавтра, другой табунщик приполз к Мамаю на коленях:

– О, горе мне, горе, рваному вонючему бурдюку, набитому ослиным пометом! Убей, но выслушай! Ослеп твой любимый жеребец Айгыр молочной масти и с жемчужными глазами! Всякий знает, что жеребец есть хан своего табуна. Куда скачет он, туда скачет и табун. Следом, без рассуждений. В слепом заблуждении Айгыр поскакал туда, куда смотрели невидяще его жемчужные глаза, достиг обрыва, сорвался, разбился насмерть и вместе с ним табун быстроногих кобылиц! О, горе мне, горе – блевотной отрыжке зловонной гиены…