Шрифт:
– На то и нужны друзья, чтобы выручать в щекотливых ситуациях жизни, - ответил водитель и лихо вырулил со стоянки.
– Во сколько поезд?
– В 21.32, если не опоздает.
– А чего ему опаздывать, маршрут его пролегает по главному крымскому направлению. Тут поезда не опаздывают, - ответил Саша и, глянув на друга, легонько толкнул его локтем в плечо, - не волнуйся, всё будет как надо.
– Да я и не волнуюсь, тут совсем другое..., - Андрей глянул на профиль друга и замолчал.
– Понимаю, не в лесу родился.
В этот момент машина вырвалась из теснин посёлка и Саша, утопив педаль газа, увеличил скорость. Мимо проносились поля скошенной пшеницы, ячменя, пожелтевшая кукуруза и потемневший подсолнечник, кое-где виднелись большие квадраты свеклы и ещё реже пятна не убранной гречихи.
– Богатая у нас земля, - тихо обронил Андрей, не отрывая взгляд от проплывающего мимо пейзажа.
– Да, брат, такого чернозёма как у нас нет более на планете. Вон в бюро эталонов в Париже наша землица лежит как самая богатая почва мира, - ответил Саша.
– И то, правда, друже! Только вот никак не научимся мы по-настоящему быть на ней хозяевами, - произнёс с горечью Андрей.
– Ладно тебе о грустном в такой день!
– И то, правда, - согласился Андрей.
– Приедем ко мне перекусим, и можешь почитать, просто полежать в саду в гамаке. А потом я отвезу тебя на вокзал и затем вас обоих в ваше гнёздышко.
– Саша глянул на Андрея, но тот неотрывно смотрел в открытое окно дверцы машины и молчал.
Минут через сорок машина подкатила к дому Саши и тот, выйдя их салона, открыл ворота и снова сев за руль загнал машину во двор.
– Держи, - Саша бросил Андрею ключи, а сам двинулся в сторону хозяйственных построек усадьбы.
Ловко поймав связку ключей, Андрей не стал идти в дом, а подойдя к нему, присел на длинную лавочку с покатой и выгнутой спинкой. От растущей рядом с крыльцом дома груши, на лавочку падала тень и Андрей, с удовольствием откинувшись на спинку лавочки, вытянул ноги и закрыл глаза. Мысли вернули его к последней встрече с Ликой в её чудесном южном городе. Он пробыл у любимой два дня и вынужден был уехать. Он помнил затаившуюся в её глазах тоску, рождённую новой разлукой и букет больших жёлтых роз в её руках, которые он неизменно дарил ей, покупая их на стихийном рынке у самого вокзала. Его сердечко разрывалось, когда вагон трогался с места и поезд понемногу начинал набирать скорость. Лика не уходила, она махала ему рукой до тех пор, пока поезд полностью не исчезал в дали. Он чувствовал её боль своей болью, её тоску, своёй неизбывной тоской, терзающей его душу и сердце. Он пытался стать на место Лики и пережить то, что она испытывала, провожая его и оставаясь вновь одной. Это было так тяжело, захлёстывало его жуткой безысходностью, боль саднила так, что на глаза наворачивались слёзы и он, стоя у открытого окна вагона, украдкой смахивал их носовым платком. Но вот поезд набирал скорость, вырвавшись на перегон, и равномерный перестук колёс возвращал его к жизни.
– Андрюша, иди в кухню, уже всё готово, - услышал он голос друга и, преодолевая нежелание расставаться со своими воспоминаниями, встал и медленно двинулся к летней кухне.
– Мой руки и присаживайся за стол, я разогрел вчерашний плов и достал несколько огурчиков из рассола.
Тщательно вымыв с мылом руки, Андрей вытер их полотенцем и уселся за стол у окна.
– Может рюмку коньяка, - спросил Саша без всякой надежды на согласие со стороны друга и, увидев его отрицательный жест, поставил на стол только одну хрустальную рюмку.
– А я выпью до вечера всё выветрится и следа не останется. А тебе могу предложить квас и, открыв холодильник, достал запотевшую бутылку.
– Вот это другое дело, я знаю, какой ты мастер по изготовлению этого напитка и выпью с удовольствием, - ответил Андрей и, взяв стакан, наполнил его шипучим квасом.
Закончив кушать, Андрей взял недопитую бутылку кваса, закупорил её и стал мыть после себя тарелку и вилку. На движение друга и его порыв что-то сказать, он повернулся к Саше и, протянув в его сторону руку, сказал.
– В этом доме нет женщины, поэтому я сделаю это сам. Какой же я друг, если поев, оставлю грязную посуду мыть одинокому мужчине, - в ответ Саша улыбнулся и остался на месте.
– Я в сад, лягу и полежу в гамаке, - а затем, явно испытывая неудобство от того, что собирался сказать, продолжил, - если ты не возражаешь, я хотел бы побыть один.
– Без проблем, у меня есть чем заняться, как ни как у меня отпуск и планов на меня по дому море. Если уснёшь, я разбужу тебя за час до поезда.
– Саша, ты добрый, понимающий и отзывчивый друг. Спасибо тебе...,- Андрей взял бутылку кваса и стремительно вышел из летника.
Сад был небольшим, но фруктовые деревья в нём росли густо, и было их в нём много. Тут были мощные яблони разных сортов, несколько старых и высоченных, отплодоносивших к этому времени года черешен, пара абрикосов "Огонёк", под которыми лежало множество упавших плодов. Андрей наклонился и, подобрав несколько штук, с удовольствием вонзил зубы в медовую мякоть одного из них. Между двумя яблонями был привязан гамак и, подойдя к нему, Андрей с удовольствием опустился в его сетку. Съев абрикосы и отпив пару глотков кваса, он поставил рядом с гамаком бутылку и, закрыв глаза, откинулся на спину и вытянулся в сетке. Немного покачавшись, гамак успокоился, и наступила полная тишина, слегка нарушаемая лёгкими порывами ветерка, шелестом листьев на деревьях и редкими криками птиц.
На маленькой сцене его закрытых глаз, подсвеченной розовым цветом из смеси крови в веках и солнечных лучей пробивавшихся сквозь листья яблонь, он увидел образ любимой, склонившейся к его изголовью. Её лёгкая улыбка приоткрывала кораллы белоснежных зубов, а из-под длинных ресниц на него смотрели улыбающиеся, такие любимые им зеленовато-серые глаза, полные нежности и признательности и преданности.
– "Лика, любимая..." - прошептали его губы.
А затем он взмахнул рукой и образ в его глазах задрожал, подернулся рябью и растворился. Как и не было его совсем. Андрей раскрыл глаза и увидел над собой зелёные кроны яблонь, густо поросшие золотистыми и краснобокими яблоками. И запах сада, полный чудеснейших ароматов поспевающих и уже созревших плодов.