Словно откликаясь на эти звуки, беспокойно заржал мерин Погост, привязанный к ближнему дереву. Рахат вытащил пистолет, уселся поудобнее и стал ждать. Но все звуки вскоре смолкли, а темнота сделалась такой густой, что в двух шагах от огня ничего не разглядеть.

Подбросив хвороста в костер, Садыков прислушался: волчий вой, протяжный и далекий, долетал с противоположного склона холма. Он стихал, а потом снова набирал силу, становился все ближе. Прошло время, и Рахат стал думать, что ночь уже на исходе, ближе к утру бояться нечего, в это время волки не нападают. Он бросил в едва тлеющий огонь хвороста, сухие ветки затрещали, пламя поднялось высоко, к самым звездам, и задумался.

Эта американка – женщина симпатичная, положительная, но очень наивная и бесконечно далекая от настоящей человеческой жизни. Возможно, в Америке можно посадить на скамью подсудимых богатого человека, со связями и общественным положением. Посадить только за то, что он продал землю с залежами руды, а деньгами не поделился с какой-то жалкой вдовой.

Эти опыты с камушками кончатся тем, что Джейн убьют. Разумеется, убьют, тут не может быть двух мнений. И сделают так, что близким Джейн, ее родственникам или друзьям, не достанется даже ее жалких останков, даже горстки пепла, чтобы похоронить прах. Спасение одно – выбросить из головы пустые фантазии о справедливых судах и неотвратимости наказания за содеянное зло.

Впрочем, ее все рано убьют. Она слишком глубоко забралась в эту историю, слишком многое узнала, чтобы остаться живой. А жаль. Очень жаль, когда умирает пусть глупый, но неплохой человек. «Лишь бы только не мне пришлось ее кончать, – подумал Рахат. – Лишь бы кому другому».

Он подбросил в костер очередную порцию хвороста и вдруг замер – свет пламени вырвал из темноты острую, заросшую желто-серой шерстью морду. Волк стоял в двадцати шагах от костра, оскаленные клыки блестели, глаза светились зеленоватым светом. Чуть позади стоял второй волк, крупнее первого, с массивной грудью и мощными короткими лапами. Видно, животные так голодны, что, не побоявшись света, решились напасть на человека.

Рахат очнулся от глубокой задумчивости, подскочил на месте. Пальцы сжали рукоятку пистолета. Четыре выстрела ударили без остановки, один за другим. Первый волк, подпрыгнув на месте, завыл, развернулся и упал на землю. Второй мгновенно исчез в темноте. Садыков послал ему вслед еще две пули. И тут увидел лицо Джейн, бледное от страха.

– Развелось вас, сволочей! – заорал он. – Проклятое отродье!..

Джейн присела к костру, протянула руку к пламени и сказала:

– Давайте пистолет. Я буду дежурить.

Рахат не стал спорить. Он улегся на земле, накрылся одеялом и тут же уснул.

Капитан Урузбеков постучал в ворота дома Фарада Гусейнова, старейшины рода. Открыл молодой человек, внук хозяина. Кажется, сам Гусейнов не мог вспомнить, сколько у него жен, детей, внуков и правнуков. Молодой человек провел гостя через старый сад, через заросли дикой вишни и кипарисов туда, где в тени деревьев стояла летняя юрта Гусейнова.

Капитан разулся, откинув полог, вошел внутрь, воздал славу всевышнему и низко поклонился Гусейнову. Тот сидел на пятнадцати коврах, сложенных один на другой. В светлой летней рубахе с открытым воротом на завязках, обнажавшим шею и чудовищный шрам, проходящий через нее от подбородка до левой ключицы, хозяин поприветствовал гостя и проскрипел, чтобы тот садился напротив него. Потом сделал знак двум юным женам выйти из юрты.

Фарад своими руками налил гостю пиалу чая и разломил лепешку. Урузбеков занял то место, на которое ему указали, и, как принято, завел пустой разговор о политике и погоде. Так полагается среди уважаемых людей: серьезная беседа требует вступления, разминки. Осушив вторую пиалу, Гусейнов потеребил жидкую седую бороду и спросил, что делается в поселке. Старик не задавал вопросов, если не знал на них ответы.

– Молва идет, будто поймали нехорошего человека, – проскрипел он. – Какой-то приезжий ветеринар пытался надругаться над ребенком.

– Было такое дело.

Помолчав минуту, Гусейнов сказал, что люди болтают, будто ветеринар невиновен, что того мальчишку он и пальцем не тронул. А милиция наехала на беднягу просто потому, что капитану Урузбекову физиономия приезжего человека не понравилась, а машина «Жигули», наоборот, очень даже приглянулась.

Капитан с раздражением подумал, что эта старая сволочь Гусейнов хочет стать богом для сельчан. Присвоил себе право карать и миловать только потому, что он старейшина влиятельного рода. И еще самый богатый человек, который купит и перекупит всю милицию и начальство из района.

– Скажи: это правда или нет? – продолжал старик. – Виновен этот ветеринар или… ты допустил ошибку? Если так, обещаю: с твоей головы волос не упадет. Но человека придется отпустить.

Урузбекова так и подмывало сказать, что вся доказательная база уголовного дела – это рассказ местного ханыги, бывшего почтальона, давно пропившего совесть. Но вместо этого капитан с достоинством пересказал историю ветеринара так, как она изложена в милицейских протоколах. Добавил, что преступник задержан толпой разгневанных сельчан, которые убили бы извращенца, не вмешайся милиция. Потом открыл портфель и похлопал ладонью по толстой папке с исписанными бланками протоколов.