Женщина кивнула.

Бёрк прошел еще три ряда камер, проталкиваясь между людьми, одетыми в белые костюмы для погружения в анабиоз. Тереза стояла на коленях, обнимая Бена и что-то шепча ему на ухо. Итан сгреб в объятия их обоих разом, крепко прижимая к себе, и по лицу его покатились слезы.

– Я не хочу этого делать, папа! – всхлипнул мальчик. – Я боюсь…

– Я тоже боюсь, – отозвался его отец. – Мы все боимся, и это нормально.

– А что, если это конец всему? – спросила Тереза.

Итан внимательно посмотрел в зеленые глаза жены.

– Тогда знайте, что я люблю вас, – произнес он и после короткой паузы добавил: – Пора.

Он помог сыну выпрямиться и поддержал его под руку, когда мальчик вошел в камеру. Бен дрожал – от холода и страха. Итан усадил его на металлическое сиденье, после чего из стены выползли захваты, зафиксировавшие лодыжки и запястья ребенка.

– Мне ужасно холодно, пап, – пожаловался он.

– Я люблю тебя, Бен. И очень тобой горжусь. А теперь мне нужно закрыть дверь, – мягко сказал Бёрк-старший.

– Подожди немного. Пожалуйста!

Итан наклонился и поцеловал мальчика в лоб. «Возможно, сейчас я в последний раз прикасаюсь к сыну», – не давали ему покоя тяжелые мысли. Он посмотрел Бену в глаза:

– Взгляни на меня, сын. Будь храбрым.

Мальчик кивнул.

Отец вытер слезы с его щек и вышел из анабиозной камеры.

– Я люблю тебя, Бен, – сказала Тереза.

– Я тоже люблю тебя, мама, – отозвался ребенок.

Бёрк-старший нажал кнопку закрытия дверцы. Та задвинулась, и внутренний запирающий механизм загерметизировал ее.

Итан и Тереза смотрели через стекло, как капсула Бена начала наполняться газом, и когда глаза мальчика закрылись, его родители улыбнулись сквозь слезы. Миссис Бёрк повернулась к мужу:

– Проводишь меня?

Он взял жену за руку и подвел к ее камере. Дверца уже была открыта, и Тереза уставилась на черное композитное сиденье, черные подлокотники и черные трубки, свисающие с внутренней стены. Каждая из трубок заканчивалась полой иглой – эти иглы должны будут вытянуть из ее вен всю кровь, до капли.

– О господи! – испуганно выдохнула женщина.

Она вошла внутрь, села, и захваты зафиксировали ее руки и ноги.

– Увидимся по ту сторону, – сказал Итан.

– Ты думаешь, мы действительно туда попадем? – недоверчиво вздохнула его супруга.

– Я абсолютно в этом уверен.

А потом он поцеловал жену так, как будто прикасался к ней в последний раз.

Забравшись в свою анабиозную камеру, Итан подумал о том послании, которое набросал вчера вечером в своем кабинете, и еще раз мысленно прочитал слова, надиктованные им в наблюдательном центре. Возможно, это последний записанный документ в истории человечества.

Этот мир безжалостен. Этот мир суров, и мы в этой долине жили во власти страха перед аберами. Мы жили, подобно узникам, и это противоречило самой сущности нашей природы. Человечество должно исследовать; люди существуют, чтобы открывать и покорять новое. Это записано в нашей ДНК, и именно это мы собираемся сделать сейчас.

Бёрк опустился на сиденье.

Это будет долгое путешествие, и никто не может сказать, что мы обнаружим, когда достигнем его цели.

Фиксаторы сомкнулись на его лодыжках.

Я боюсь этого. Мы все боимся.

На его запястьях.

Что за мир будет ждать нас по ту сторону долгого сна? В каком-то смысле это неважно. Потому что обитатели Заплутавших Сосен встретят этот мир все вместе. Без тайн, без лжи и без королей.

Автоматика задвинула и запечатала дверь капсулы.

Мы все сказали слова прощания. Мы все знаем, что это может быть нашей гибелью, и мы все, насколько могли, смирились с этим фактом.

Зашипел поступающий в камеру под давлением газ, и это шипение сопровождалось смоделированным на компьютере женским голосом, странно успокаивающим.

– Пожалуйста, начинайте глубоко дышать, – произнес этот голос. – Наслаждайтесь запахом цветов перед сном.

Говорят, что время лечит все раны… Что ж, у нас много ран – но и много времени… Достаточно времени, чтобы империи возвысились и пали. Достаточно времени, чтобы живые виды эволюционировали. Достаточно времени для того, чтобы мир стал добрее.