Оборотень связал шнурки и повесил себе на шею, затем собрал с асфальта остальные листья.

Молодой человек с укоризной покачал головой, и они медленно пошли по улице.

— Зачем тебе?

Йоро уставился на него так, точно глупее вопроса никогда не слыхивал.

— Для Кати и Киры, конечно! — и прибавил: — Девочки любят цветы, ты не знал?

Вильям хмыкнул.

А мальчик лукаво покосился на него и предположил:

— Может быть, и твоей подруге понравились бы?

— Моей? У меня нет никакой подруги!

Оборотень усмехнулся.

— Ну, я уж не знаю, кто она тебе…

Молодой человек после длительного молчания, тронул своего спутника за плечо.

— Послушай, Йоро, я не хотел бы…

— Никто не узнает, — заверил мальчик.

Вильям успокоился. Уж в ком в ком, а в Йоро он никогда ни единой секунды не сомневался.

— Как там твои уроки с Кирой?

Оборотень сморщил нос и хлестнул себя по ноге букетом из листьев.

— Я уже умею писать. Кира попросила сочинить ей письмо… — Он загрустил, покусывая нижнюю губу. — Никогда не думал, что писать письма так трудно. Зачем их писать, если можно все сказать?

Они свернули в Михайловский переулок, и Вильям заметил:

— Письма — это чувства, облеченные в идеально прекрасную форму. Они неповторимы и хранятся значительно дольше, чем воспоминания о разговоре.

— А Лайонел сказал другое…

— Да?

Йоро задумчиво процитировал:

— «Людям воистину не на что тратить время. Письма, особенно длинные, — показатель незанятости».

— Лайонел никогда не писал женщинам любовных писем, — подытожил Вильям. — Зато получал и получает их пачками. Попроси у него, возможно, он какие-то сохранил. Помню, одна американка написала целую оду, посвященную одним его глазам, где подобрала девятьсот девяносто девять сравнений к ним. Правда, то письмо он даже на треть не прочитал, оставил нам с Георгием позабавиться. А его собственная записка той даме была предельна лаконичной: «Мои глаза предпочли бы ваш портрет топлесс, а сопливые письма их утомляют. Жду».

Оборотень посмеялся.

Они остановились у зеленых железных ворот, и, прежде чем войти, Вильям спросил:

— Слушай, а ты мог бы мне сделать таких… гм… роз?

Йоро задорно сверкнул глазами.

— Конечно!

В голове звучал «Большой вальс» Чайковского из балета «Лебединое озеро» — красочное переплетение парящих скрипок, пассажей флейт и кларнетов.

Катя приняла руку Лайонела и вышла из машины. Ноги в нежно-салатовых туфлях ступили на мягкую землю, покрытую витиеватыми корнями, точно артериями. Глазам открывалась старая дубовая аллея, а в конце нее — огромные ворота из темного камня с красным цветком в центре.

Девушка огляделась. Они находилось посреди леса. И единственным просветом был коридор из дубов. Лимонная луна ярким фонарем освещала дорогу, красиво усыпанную желтыми резными листочками.

Пронзительно пахло осенью, лес глубоко и монотонно дышал ароматом прелой, замершей листвы, бархатным мхом, горечью и свежестью коры.

Катя плотнее укуталась в тонкую белую шаль. Холодно не было, но внутри вдруг ожила память о почти забытом чувстве уходящего сентября. Когда темными вечерами на улицах у людей идет пар изо рта, они прячут замерзшие пальцы в рукава, карманы и греют кончики носов горячим дыханием.

Острая тоска, охватившая сердце, вырвалась с тяжелым вздохом. Девушка крепче сжала руку Лайонела и прежде, чем тот задал бы нежеланный вопрос, с наигранным весельем спросила:

— Почему Чайковский?

К ее изумлению, молодой человек мрачно уставился на нее и после долгого молчания нехотя сказал:

— Как я понимаю, Бриан — наш любитель надуманных подробностей — все равно тебе сейчас выболтает… Уж лучше я сам. Несколько лет назад хозяйка «Красной розы» была моей любовницей. Мы тайно встречались в Мариинском театре, ходили на «Лебединое озеро».

— Господи, есть в этом городе хотя бы одна женщина, с которой ты не спал?

Они медленно двинулись по аллее, Катя выжидающе вскинула брови, глядя на идеальный профиль своего спутника.

Тот чуть повернул голову.

— Это разве был не риторический вопрос?

Девушка досадливо стиснула зубы, мысленно награждая его нелестными эпитетами.

— Значит, думаешь о бывшей любовнице?

— Нет, не думаю, но я ничего не могу сделать со своими ассоциациями.

— Теперь я ненавижу «Лебединое озеро», — сердито бросила Катя и, искоса глядя на него, прибавила: — И тебя тоже.

Лайонел улыбнулся одними уголками губ, отчего стал еще красивее. Улыбка тонким лучиком промелькнула в его холодных прозрачно-голубых глазах и как будто чуть растопила в них острые края ледяных осколков. Темно-зеленый костюм особенно подчеркивал белизну кожи и золото волос. Воротничок рубашки фисташкового цвета, в тон-ее платью, был фривольно расстегнут. Пред выходом из дома молодой человек заявил: «На это мероприятие мужчинам лучше одеться попроще».

Но даже если бы очень постарался, сотворить из себя «попроще» ему бы не удалось. Одни золотые запонки чего стоили. Казалось, элегантность у него в крови.