Наша единственная сила была в том, чтобы держаться на расстоянии единым фронтом. А как бы еще мы добыли контракт с Decca? Просто выстроились там в темных очках и прогнули их подписать один из лучших контрактов всех времен и народов. Моя концепция работы с людьми из рекорд-бизнеса — никогда не общаться с ними на личном уровне, может быть, только на каких-нибудь светских мероприятиях. Не надо с ними сближаться, не надо влезать в ежедневные склоки — ты для этого платишь специальным людям. Уточнять у них цифру бюджета на раскрутку и потом... «Привет, Уолтер,а где?..» — позволять распоряжаться собой в твое личное время человеку, с которым ты работаешь? Ты же сам себя принижаешь, ослабляешь свою позицию. Не только свою, группы тоже. Ну что это: «Босс, вам опять Джаггер звонит». — «Скажите ему, не сейчас, пусть перезвонит»? Вот до чего это доводит. Уолтер мне очень нравится, я считаю, он классный мужик. Но вообще-то из-за того, что Мик так близко с ним сошелся, он нас поставил в сильно невыгодное положение.

Случился в то время, в конце 1984-го, один редкий момент. Это когда Чарли нанес свой барабанщицкий удар - я видел такой удар пару раз, и это смерть, потому что сила и момент у барабанщика выверены как ни у кого. И Чарли надо было реально довести. А схлопотал от него, конечно, Мик. Мы с Миком тогда были не в лучших отношениях, но я сказал: ладно, давай пойдем прошвырнемся. Я дал ему надеть пиджак, в котором женился. Мы вернулись в гостиницу часов в пять утра, и Мик решил позвонить Чарли. Я сказал: брось, не в это же время. Но он позвонил и говорит в трубку: «Где мой ударник?» Ответа не последовало, и он положил трубку. Мы продолжали там сидеть, довольно бухие — Мику ужраться хватит пары бокалов, — и вдруг минут через двадцать раздается стук в дверь. На пороге стоит Чарли Уоттс: костюм с Сэвил-роу, с иголочки, при галстуке, выбритый - на парад, мать его. Чувствую, даже одеколоном несет! Я открываю, а он даже на меня не смотрит — четко проходит мимо, хватает Мика и говорит: «Никогда больше не называй меня своим ударником». И тогда он его приподнял за лацкан моего пиджака и заехал ему хуком справа. Мик повалился спиной на серебряное блюдо с копченым лососем, которое было на столе, и поехал к открытому окну, за которым был канал. А я думаю: какой классный удар, и тут меня шибануло: это ж мой свадебный пиджак! Я резко ухватился за него и поймал Мика как раз перед тем, как он скользнул в амстердамский канал. Чарли я потом целые сутки успокаивал. Я думал, что дело сделано, отвел его к нему в комнату, но прошло двенадцать часов, а он все говорил: «Ебись оно все, сейчас спущусь и еще раз врежу». Чтобы его так завести — это надо было постараться. «Зачем ты его поймал?» Ты что, Чарли, это ж был мой пиджак!

К 1985-му, когда мы собрались в Париже записывать Dirty Work, атмосфера совсем испоганилась. Сессии пришлось откладывать, потому что Мик работал над своим сольником, а теперь вовсю занимался его раскруткой. Мик не принес нам практически ничего такого, над чем можно было бы работать. Он расходовал все песни на собственный альбом. И вообще он часто отсутствовал в студии.

Так что получилось, что я начал писать гораздо больше собственного материала на Dirty Work — и такого и сякого. И мерзкая атмосфера в студии действовала на всех. Билл Уаймен почти перестал появляться, Чарли улетал домой. Как я теперь вижу, в тогдашних вещах что не наезд, то угроза, сплошь и рядом: Had It with You, One Hit (to the Body), Fight. Мы сделали клип на One Hit (to the Body), в котором более или менее все прямо показано: у нас там почти буквально доходит до рукопашной помимо всякого сценария. Fight тоже дает представление, куда зашла на этом этапе братская любовь между двойняшками Глиммерами:

В таком я был тогда настроении. Had It with You была написана в гостиной у Ронни, в его доме в Чизике прямо на берегу Темзы. Мы собирались возвращаться в Париж, но погода была такая дурная, что мы застряли на все время, пока опять не заработал дуврский паром. С нами были Питер Кук и Берт. Отопление не включили, и согреться можно было единственным способом — врубить усилители. не помню чтобы когда-нибудь раньше — может, только с All About You — сочинял вещь и тут же начинал понимать, что вообще-то пою про Мика.

Альбом у Мика вышел под названием She’s the Boss («Ко-мандует она»), и этим все сказано. Я так и не удосужился хоть раз его послушать от начала до конца. А кто удосужился? Это как Mem Kampf: все поставили себе на полочку, но прочесть руки не дошли. Что касается его последующих альбомных названий, то они прямо как на подбор: Prtmitive Cool («Доисторически крутой»), Goddess in the Doorway («Богиня на пороге») — которую ну просто невозможно было не переименовать в Dogshit in the Doorway («Собачье дерьмо на пороге»), — тут я даже говорить ничего не буду. Он скажет, что я не умею себя прилично вести и что у меня не рот, а помойка. Он даже написал песню на эту тему. Но этот его сольный контракт сам был таким неприличием, что никакие словесные тычки и в сравнение не идут.

Только по одному отбору материала мне показалось, что он совсем нюх потерял. Очень печальное зрелище. И он явно не готовился к тому, что не будет никакой реакции. Расстроился, естественно. Но мне просто в голову не приходит, с чего он решил, что у него все пройдет на ура. Тут-то я и почувствовал, что Мик оторвался от реальности.

Но, чем бы там Мик ни занимался, какие бы ни строил планы, я не собирался тухнуть и копить в себе яд. В любом случае в декабре 1985 года все мое внимание вдруг резко переключилось на другое — на чудовищную новость о смерти Иэна Стюарта.

Он умер от инфаркта и сорок семь лет. Я ждал его в тот день после обеда в отеле Вlakes в районе Фулхэм-роуд. Мы собирались встретиться после его похода к врачу. И примерно в три часа ночи накануне звонит Чарли. «Собираешься встречаться со Стю? Я говорю, да. «Короче, не придет он» — это так Чарли решил сообщить мне новости. Поминки провели на гольфовом поле в Лезерхеде, в Суррее. Он бы оценил иронию — только так он смог нас туда наконец затащить. Мы сыграли концерт-посвящение в клубе «100» — первый раз за четыре года появились вместе на сцене. Смерть Стю оказалась самым страшным ударом в моей жизни, кроме того, когда у меня умер сын. Поначалу ты еще под анестезией, продолжаешь, как будто он еще где-то есть. И он правда всегда был — являлся то так, то эдак еще очень долго. И сейчас является. Всплывает в сознании всякое смешное, из-за чего чувствуешь, будто он рядом, например, этот его характерный выговор из-за выпирающей челюсти.