Да, сила земли. Стоя на опушке, где разворачивалась другая борьба – та, что шла в сердце Марии, – Андре чувствовал это всей силой, всей жизнью, проведенной на бороздах пашни, и всей вековой крестьянской мудростью, что текла в его венах. Он не знал, как именно она действовала, но ощущал как волшебство, и объяснения заботили его не больше, чем точное место, где скрещивались силовые линии на физической карте межгорья, давая тем, кого он любил, новые запасы решимости, идущей из оголенных корней земли. Но он знал и то, что армада, в этот час выстроившаяся над ними, вздымает меч, который невозможно отразить одним оружием земли.

Он посмотрел на Марию и сказал ей:

– Небо – за тобой.

Клара и Маэстро смотрели, как Мария и ее отец поднимаются к опушке туманов, а остальные трое замыкают шествие так, как если бы они сопровождали самого Господа Иисуса Христа.

Два парня помоложе были красивыми, яркими, как фазаны по осени, и в них чувствовалась сила натур, созданных для радости. А третий, старший, шел, держа руки в карманах, и все в нем ликовало от свободы, а лицо было в мелких морщинках – от возраста и от постоянного хохота. Но на всех лицах была написана одна и та же решимость, словно эти люди сознавали, что временно примкнули к чему-то большему, чем собственный мирок. Путники покинули сень деревьев и вышли на опушку.

Клару поразила каллиграмма, которую вычертили туманы. Так же как Алессандро выводил краской знаки, не понимая их значения, туманы ткали рассказ истории, языка которой она не могла распознать. Но ее заботила главным образом Мария и беспокоила морщинка, залегшая у ее губ с той ночи, когда Евгения вылечила Марселя. Она читала в ней тоску и страх так же четко, как на каменной скрижали, и догадывалась, что это тот же знак, что лежит на лицах офицеров, которым предстоит потерять кого-то из солдат.

Петрус, громко храпевший с самого утра, зевнул и с трудом выбрался из кресла. Он поймал взгляд Маэстро, и что-то словно подняло его на ноги.

– Мне надо выпить, – буркнул он.

Потом, проникнув в видение Клары, он оглядел пейзаж битвы и присвистнул сквозь зубы.

– Начало неудачное, – сказал он.

– Она думает о Евгении, – сказала Клара. – Боится потерять еще кого-то из близких и любимых.

– Печальный опыт полководцев, – сказал Маэстро.

– Она не полководец, – сказала Клара, – она страшится за родителей.

– Роза и Андре – не родители Марии, – сказал Петрус.

На восточной поляне Мария развернулась и встала лицом к снежному небу, парни сделали то же самое, задрав нос к молочно-белым облакам.

– На этой войне много сирот, – помолчав, сказала Клара.

– В мире вообще много сирот и много разных видов сиротства, – заметил Маэстро.

Снова повисло молчание. Во взгляде, который Петрус бросил на Маэстро, Клара уловила упрек. Налив себе москато, Петрус обратился к ней:

– Мы задолжали тебе одну историю. Про сестер Клементе.

В голове Клары возник образ двух юных женщин, сидящих рядышком в летнем саду. Она уже знала одну из них, ее звали Марта и она была великой любовью Алессандро. Но другую Клара принялась рассматривать с любопытством, к которому примешивалась какая-то нежность, неотчетливая, как смутное свечение воздуха в жаркий день. Женщина была темноволосой и порывистой: в ушах подвески из хрусталя, чистый овал лица с милыми ямочками, золотистая кожа и смех, вспыхивающий, как костер в ночи. Но еще в ее лице виделась сосредоточенность душ, вся жизнь которых проходит внутри, и лукавая строгость, с годами приобретающая особый серебряный блеск.

– Марта и Тереза Клементе, – сказал Петрус. – Нельзя представить себе сестер, настолько несхожих между собой и при этом столь тесно связанных друг с другом. Их разделяли десять лет, а главное – горе. Клементе давали приемы, где как призрак мелькало огорченное личико Марты. Все находили ее красивой и печальной, и все любили ее грустные поэмы, написанные зрелой рукой и умным сердцем. В двадцать лет она вышла за человека, столь же мало созданного для любви, сколь и для поэзии, и перестала показываться на светских вечерах, где теперь появлялась ее сестра, очень красивая и веселая, которая была на редкость одаренной.

В десять лет были присущи техника и зрелость, которым завидовали пианисты гораздо старше ее, – и при этом она была озорна, как сорока, и упряма, как лиса, если не хотела играть заданные ей пьесы. Алессандро подружился с ней задолго до того, как встретил Марту, и часто говорил, что она грубо нарушает закон, гласящий, что артисты легко мирятся с несчастьями, потому что именно оттуда вырастает их искусство. Но он видел и бездонный омут, который таился в ней, и знал, что, даже смеясь, она ни на секунду не отступалась от глубоких поисков. Иногда девочка смотрела на облака, и Маэстро видел, как на лицо ее тенью ложатся туманы.