Не тому удивился меламед, что Сендер-дурачок оказался рано утром так далеко от дома на ближайшей к хедеру улице, а тому, что вел он себя непривычно. То есть, поначалу все шло как обычно.

— Ой-ой, мудрый рабби, подайте копейку, — гнусаво заныл Сендер. Лицо его дергалось то ли в усмешке, то ли в гримасе.

Может, потому, что дурачок назвал его мудрым рабби, а может, по другой причине меламед молча раскрыл кошелек и, порывшись в нем, вытащил полкопейки. Мелькнувшую мысль о том, что надо было бы купить на эти деньги хлеба, он отогнал, протянул позеленевшую монетку Сендеру и ласково похлопал по плечу.

И вот тут-то поведение Сендера изменилось. Вместо того чтобы вприпрыжку с громким смехом побежать в лавку, как он это делал обычно, сумасшедший вдруг словно окаменел. Даже вечно прыгающее, гримасничающее лицо его застыло.

Меламед вздрогнул и отшатнулся. Неподвижный взгляд Сендера-дурачка испугал его.

— Чужие дома, злые дома… Нечистая свадьба, наследство горбом впридачу… — забормотал Сендер. — Наследство горбом впридачу, да невеста ведьма, ох, и дети бесовские, а?.. Переселится в дом без окон, без дверей, тесный, темный… Ошибка… Ошибка… — Он вдруг бурно замахал руками, так что Борух снова попятился. — Как тяжбу проиграешь, так дом потеряешь, царь наш, Шлоймэ наш мудрый… Ой, Авроменю наш, старушек ты на-аш!.. — запел вдруг Сендер. — Авроменю, Авроменю!..

Столбняк прошел так же внезапно, как и появился. Не переставая петь, Сендер принялся приседать. Он делал это старательно, уперев правую руку в бок и поочередно выбрасывая то левую, то правую ногу. Поскольку стоял Сендер прямо в центре обширной лужи, брызги немедленно полетели меламеду в лицо. Борух отскочил от Сендера — на этот раз не от страху, а от нежелания оказаться все-таки вымокшим с головы до ног. Складывалось такое впечатление, будто все сегодня только и норовят устроить несчастному сыну Зелига Бердичевского хороший холодный душ.

Сендер-дурачок тут же прекратил пляску. Лицо его приняло обиженное выражение. Борух поспешно улыбнулся.

— Хорошо, хорошо, — сказал он. — Ты очень хорошо поешь и танцуешь, Сендер. Ступай себе. Пойди в лавку, купи себе пряник.

Сендер важно кивнул и засеменил по направлению к корчме. По дороге он что-то бормотал себе под нос и чуть подпрыгивал.

Вскорости меламед вновь замедлил шаги, а на углу Торговой и Екатерининской остановился — несмотря на то, что уже и левый сапог зачерпнул изрядное количество воды, и обтрепанный сюртук промок почти насквозь.

Перекресток улиц здесь создавал нечто вроде небольшой площади или пустыря, на котором высился дом Шмуэля Пинскера. Борух вспомнил сказанное матерью о странном поведении хозяина. «Богатство… — подумал он, окидывая внимательным взглядом мрачного вида фасад, изборожденный причудливой формы трещинами. — Какое там богатство, мать права… Это и не дом вовсе, а та же лачуга, только очень большая… Чем же он живет, интересно? И почему не женится?»

Пинскеру было хорошо за пятьдесят, и никто никогда не слыхал, чтобы раньше, до переезда в Яворицы, у него была семья.

«Невеста ведьма, дети бесовские», — вспомнил вдруг Борух фразу из сумбурного монолога дурачка. Он усмехнулся — может, и правда сбежал Пинскер из Литвы от сварливой жены да крикливых детей сюда, в Яворицы?

Считалось, что работает он бондарем. Но, сколько Борух ни пытался, ему так и не удалось вспомнить ни одной бочки, сработанной хозяином этого запущенного строения.

Ветер внезапно стих. Бердичевский озабоченно посмотрел в темное низкое небо, готовое вновь пролиться дождем. И опять обратился к дому.

Что-то не давало ему так просто покинуть это место, показалось ему странным, но что — Борух понял не сразу. Он рассеянно извлек из сюртучного кармана платок, обтер мокрое лицо и зачем-то подошел ближе. Его внимательный настороженный взгляд ощупывал каждую деталь. Покосившиеся перила, огромные щели в дверной коробке и оконных рамах фасада. Выбитое стекло в одной из рам, замененное куском фанеры.

Неожиданно он ахнул: «Великий Боже!»

Было от чего испытать потрясение — мезуза с дверного косяка дома Пинскеров была сорвана. Не веря своим глазам, меламед быстро — словно чья-то невидимая рука властно толкнула в спину — взошел по рассохшимся ступеням на крыльцо.

И почувствовал, что в душу его закрадывается страх.

Дверь была незаперта и чуть покачивалась на ржавых петлях — как при хорошем сквозняке. А вдоль всего дверного косяка тянулись неровные глубокие борозды. Словно какой-то крупный зверь точил когти.

Борух внимательно осмотрелся. Мезуза, искореженная и сплющенная, валялась здесь же на крыльце, шагах в трех от косяка. Похоже было, что ее не только сорвали, но долго топтали ногами. Кто-то явно хотел оторвать от латунного цилиндра украшавшую его букву «шин» — первую букву имени «Всемогущий». По всему крыльцу были разбросаны клочки пергамента со стихами из «Шма, Исраэль».