— Вы не заставите меня сказать то, чего я не думаю, — твердо заявил бывший генеральный директор.

И тут послышался голос Берни Ронсона, он прозвучал зловеще:

— Существуют тысячи способов заставить людей говорить, Сен-Раме, и я знаю некоторые из них.

На сей раз никто не поддержал его. Я оледенел, услышав эти слова, и подумал было, что такая жестокость может вызвать сочувствие к Сен-Раме. Однако молчание длилось недолго. Макгэнтер заговорил первым:

— Я был бы чрезвычайно огорчен, если бы пришлось прибегнуть к таким крайним мерам, но тут затронуты высшие интересы моей компании. Я решительно не желаю, чтобы нас подвергли осмеянию и перестали нам доверять из-за генерального директора нашего французского филиала. Сен-Раме, заклинаю вас согласиться.

— Мне думалось, что я хорошо знаю вас — тех, кто сидит в Де-Мойне, — сказал Сен-Раме сдавленным голосом, — в газетах даже писали, что я — европейский менеджер, лучше всех усвоивший ваши методы и технику, но это неверно. Вы окружили себя убийцами; деньги, прибыль, финансовое могущество помутили вам разум, Вы исказили и извратили интеллектуальное и моральное наследие молодой Америки, вы недостойны ее.

— Вы говорите как коммунист, Сен-Раме, замолчите!

— Я говорю как человек, который понял, что он попал в гораздо более опасное положение, чем он рассчитывал. Вы бесноватый, Макгэнтер, и то, что писали о вас крайне левые авторы, как видно, объективная истина: вы бесноватый, и Ронсон, ваша правая рука, тоже. Что касается тех, кто окружает вас сейчас, — вы не можете хорошенько рассмотреть их, они опускают свои фонари, так как боятся, что я посмотрю им в глаза! Все они трусы! Это представители никчемного поколения, им было двадцать лет в ту пору, когда их лежащая в развалинах страна была возрождена руками старших, уцелевших в лагерях и на войне; эти люди живут в рабской покорности, без идеалов и слишком быстро жиреют, их дети им этого не простят! Они безвольны и раздражительны, эгоистичны и сладострастны! Для них важным событием в жизни, целым переворотом в их жизни является изменение меню в их излюбленном ресторане! Успокойтесь, господа! В тусклом свете фонарей я вижу только ваши силуэты, но я читаю в глубине ваших жалких душонок: вы боитесь! Боитесь Макгэнтера, боитесь Ронсона, боитесь и меня! Я вас пугаю хотя я связан и стою на коленях, вам хочется, чтобы я объявил себя сумасшедшим, и тогда вы вздохнете с облегчением!

— Аберо, — сказал Ронсон, — у вас есть пилка для ногтей?

— Да, мсье.

— Загоните ее под ногти этому типу.

Аберо встал. Я увидел, что свет его фонаря приближается ко мне.

— Не подходите, Аберо, — воскликнул я, возмущенный, — не подходите! У меня есть нож, и я распорю ван живот! — Это была неправда, но я сказал первое, что мне пришло в голову, чтобы его остановить.

— Кинг, займитесь-ка директором по человеческим взаимоотношениям и обезвредьте его.

Громадина американец быстро справился со мной Затем, вонзив большие пальцы мне под лопатки, заставил меня идти вперед, пока мы не подошли к самому краю колодца на вершине холма.

— Только двинься, — сказал он, — и я сброшу тебя вниз!

С меня было довольно. Я обещал не двигаться, и он вернулся к Сен-Раме. Вид дыры, на краю которой я сидел, напомнил мне, что подземный ход на дне колодца ведет почти по прямой к черно-зеленому мраморному склепу на кладбище. Я размотал принесенную мной веревку и прочно прикрепил конец к ближайшей каменной глыбе. Было темно, и никто не заметил моего маневра. К чему такие предосторожности? Признаюсь, я боялся. Дело принимало совсем скверный оборот. После Сен-Раме, возможно, придет и моя очередь, ибо, расточая мне похвалы, бывший генеральный директор навлек на меня их месть. Он сделал из меня своего сообщника, свидетеля, который, быть может, не постесняется потом рассказать все, что он видел и слышал. А что я видел? Востер держал Сен-Раме, а Аберо загонял пилку под ногти бывшему генеральному директору, вопившему от боли. Ле Рантек снова выскочил вперед.

— Мсье, — сказал он, поняв, что Аберо его снова обскакал, — могу ли я заняться второй рукой?

— Браво, Ле Рантек, давайте принимайтесь, но полегоньку, полегоньку…

— Прекратите! Прекратите! — закричал Шавеньяк, не в силах больше выносить эту сцену.

— Эй, не устраивайте истерик, с нас хватит и одной. Вы помните, чем она кончилась… — пригрозил ему Ронсон. — Если не нравится, заткните уши!

С этой минуты ни один из «штабистов» не издал, больше ни звука. Ле Рантек и Аберо, на которых страдания Сен-Раме, по-видимому, действовали возбуждающе, сопровождали пытки гнусными оскорблениями.

— Подонок! Импотент! Сколько раз ты поносил и унижал меня в своем кабинете! Небось заткнешься теперь! — кричал Ле Рантек.

— Мерзкий обыватель, гнусный педик, если ты не признаешься, тебя посадят на кол! — вопил Аберо.

Неужели такое возможно! Меня едва не стошнило. Крики Сен-Раме постепенно сменились стонами. Я твердо решил бежать. Хотя я был в стороне от всех и меня скрывала темнота, я принимал тысячу предосторожностей. Особенно я боялся, что, когда я соскользну вниз, позади меня посыплются камешки. Я стал проверять, хорошо ли закреплена веревка, как вдруг ужасное видение до смерти перепугало и палачей, и трусов, и меня самого.

В глубокой тишине, прерываемой лишь жалобными стонами Сен-Раме, перед нами явилось привидение — зловещая фигура медленно брела, пошатываясь, и приближалась к группе администраторов «Россериз и Митчелл-Франс». Террен узнал его первым.

— Фурнье! — крикнул он.

Все бросились врассыпную. Я увидел замелькавшие со всех сторон огоньки фонарей и услышал, как кто-то зовет на помощь. Жуткое воспоминание! И тут у нас над головой раздался глухой удар. А затем шум, похожий на раскат грома или обвал.

— Там что-то рушится наверху! — закричал кто-то.

Я поспешно соскользнул вниз и без препятствий, хотя и со слегка содранными ладонями, приземлился на сухую глину. Теперь с разных сторон слышались громкие раскаты, скоро превратившиеся в ужасающий грохот. Вокруг меня падали камни и комья земли. Я лег на живот, обхватил голову руками и закрыл глаза. Долго лежал я не двигаясь. Наконец снова наступила тишина. Я ощупал себя, проверяя, целы ли у меня кости. Где мой фонарь? К счастью, он тут же нашелся и был в порядке. Я лежал на дне колодца, а прямо передо мной темнел подземный ход. Я был жив. И тут подумал о Фурнье. Значит, он не умер. Мы решили, что он убит Ле Рантеком или задохнулся в грязи, а может, то и другое вместе. Но он, по-видимому, очнулся.