Сеньор обещал, что разберется; Пекеньо рассыпался в благодарностях и покинул его. Взявшись за пиво, Мардер заметил, что на улице собралась кучка народу, человек семь или восемь, выстроившихся в подобие очереди. Еще он заметил, что женщина, толковавшая со священником, ушла, а место напротив святого отца заняла другая; к нему тоже стояла очередь. На миг Мардер встретился взглядом с Сантаной. Тот шутливо – но едва заметно – закатил глаза, сверкнул улыбкой. Затем его лицо опять посерьезнело, и он повернулся к своей прихожанке.

Как только ушел последний проситель, Мардер достал блокнотик, который всегда носил с собой, и начал чиркать заметки. Подняв между делом глаза, он обнаружил, что отец Сантана уселся напротив и жестом просит пива.

Когда священник получил свою бутылку и, не отрываясь, наполовину ее осушил, Мардер произнес:

– Часто здесь бываете?

Неудачная шутка и не более того, однако Сантана понял все буквально.

– Пару раз в неделю. Пожилым людям тяжело выбираться в город, так что, можно сказать, некоторых я обслуживаю на дому. А вы?

– Никогда. Точнее, сегодня я тут в первый раз. И очень рад, что вас встретил. Я планирую захоронить прах моей жены в родовом склепе ее семьи в Ла-Уакане. Хотел спросить, как вы смотрите на то, чтобы присоединиться ко мне и произнести нужные слова.

– С удовольствием. А вы приняли во внимание, что скоро День мертвых? Полагаю, время самое подходящее. Утром мне нужно будет служить мессы и выполнять прочие обязанности, но позже я освобожусь. Можно выехать после обеда.

Мардер поблагодарил его, и несколько минут оба молча потягивали пиво. Никто к ним больше не подходил. Наконец Мардер произнес:

– То, что происходило сейчас… странновато это все, честно сказать. Сел выпить пива, и вдруг мне уже надо вершить правосудие.

– Что ж, вы patr'on. Это часть вашей работы. И я, откровенно говоря, куда охотнее буду смотреть на вас, чем на Эль Гордо или Поросенка.

– Да, но мне это неважно дается. Я же вообще не знаю этих людей. У меня нет представления, что хорошо и что плохо, честно и бесчестно.

– Научитесь. Здешние жители весьма терпеливы. А вы порядочный человек.

– Разве? Они думают, что я сплю с малолетней девчонкой.

Священник расхохотался.

– Ну само собой, только от этого хуже к вам никто не относится. Мужчины восхищаются, женщины завидуют – так уж все устроено. Самый богатый получает самую красивую девушку, и они нисколько не сомневаются, что вы о ней позаботитесь и обеспечите ее детей. И в любом случае это предпочтительнее альтернативы – если ее заграбастает кто-нибудь из los malosos. Вообще-то, насколько я понимаю, это уже случилось.

– Да, я тоже об этом слышал и ума не приложу, как теперь поступить. Может, вы что-то посоветуете?

– О, в таких случаях советов не дают, друг мой. Это все равно что советовать реке, куда ей течь, или указывать приливной волне, когда поворачивать обратно.

– То есть?

– То есть это, без сомнения, ваша судьба, и местные все понимают. Ниоткуда берутся двое людей, просыпают золотой дождь и изгоняют злодеев. И тут мы действуем противоречиво. Перво-наперво выставляем на улицу ванны, чтобы немножко дождя досталось и нам. А потом садимся и смотрим представление; мы не можем отвести глаза, хотя и знаем, что все закончится плохо, ведь это Мексика, кладбище надежд.

– Но это реальная жизнь, а не сериал, – возразил Мардер. – Мы обладаем свободой воли… или Церковь пересмотрела и этот постулат?

– Нет, но в этих краях вера в судьбу обосновалась много раньше, чем Церковь и ее учение. До завоевания испанцами, в эпоху, когда мои предки вели собственные войны, целью сражения было не убить противника, но взять его в плен, дабы вырвать его сердце из груди на вершине пирамиды. А чтобы обряд прошел идеально, жертва должна оставаться практически невредимой, не считая нескольких ритуальных надрезов. Вот почему пленников называли «полосованными». Соответственно, если воину делали такие надрезы, он прекращал сопротивление и смирялся со своей судьбой. Как же мои пращуры негодовали, когда испанцы принялись убивать их тысячами! Но еще больше они негодовали потому, что иноземцы бились до последнего, но не сдавались. Испанцы действовали совсем по другому сценарию – ими двигали представления о воинском благородстве, о рыцарях, которые сражаются ради славы и жертвуют собой, понимаете, а вовсе не пленниками. Более увлекательный сценарий, пожалуй, да и в любом случае победа осталась именно за этой историей. Хотя и неполная: две истории слились в одну и стали Мексикой. Вот почему, несмотря на обилие благородных рыцарей – Идальго, Морелос, Сапата, Мадеро, Вилья [109] , Карденас, – которые устраивали один крестовый поход за другим, все до сих пор остается по-прежнему. Но нет, это неправда: кое-что все-таки изменилось. Теперь мы выдираем сердца у людей в метафорическом смысле, а не в буквальном, на верхушке пирамиды в Теночтитлане.

– Как-то слишком цинично и ожесточенно для священника, не находите?

– Нет, сэр, вы неверно меня поняли. Я не циник и не ожесточился. Меня все еще увлекает и даже завораживает история, что разворачивается здесь. Я не утратил надежды. Чудеса, без сомнения, случаются. Может быть, вы – одно из них. – Взглянув куда-то за спину Мардера, он добавил: – А вот и ваша прекрасная дочь идет по улице. Конечно же, у рыцаря должна быть прекрасная дочь. Прекрасная дочь и уродливый подручный – это практически закон. Не говоря уж о том, что дочь эта способна преображаться в мужчину и выполнять мужскую работу, когда понадобится. И такие легенды тоже бытуют, о девах-чародейках. – И обратился уже к Стате: – Добрый день, милая моя. Что такое у тебя в пакете?