По центру на переднем плане – главная гостиная. Здесь стоят диван-кровать, телевизор, стереопроигрыватель, электрическое пианино.

Левая часть – кабинет. Среднего размера рабочий стол завален книгами, блокнотами, папками, писчей бумагой. На заднем плане – арка, ведущая к входной двери, лестничной площадке и лестнице на второй этаж. Дальше, в глубине сцены, частично открывается вид на кухню. С левого края – заросшее сухой травой переднее крыльцо, на котором валяется несколько старых газет, свернутых трубочкой.

На втором этаже: лестничная площадка, на которую ведет лестница ( над гостиной первого этажа ) . Под окном – сиденье. Коридор ведет к спальням. Лестничный пролет ведет на мансарду.

В центре мансарды – одна комната с островерхим потолком и покатыми стенами, переделанная под спальню.

Весь дом завален книгами. Все окна в доме закрыты дешевыми клеенчатыми жалюзи, по краям приклеенными к стене черной изоляционной лентой, что обеспечивает полное отсутствие дневного света.

БЕВЕРЛИ. «Жизнь очень длинна…» Т. С. Элиот. Все-таки, по-моему… надо воздать ему по заслугам, раз он взял на себя труд это написать. Конечно, он не первый, кто это сказал… и уж точно не первый, кто об этом подумал. Или прочувствовал . Но он написал эти слова на листе бумаге и подписался под ними. Так что, уж если вы произносите их вслух, то надо называть и его имя, потому что этот очкарик был гением.

«Жизнь очень длинна»: Т. С. Элиот.

Чертовски точно подмечено. Уж он-то знал наверняка, ведь дожил до семидесяти шести или около того, а это очень много, особенно для его поколения. И ведь ему было всего за тридцать, когда он это написал. Должно быть, черпал откровения из ему одному известного источника.

С дьяволом надо быть всегда начеку. Мало кто из поэтов смог бы пройти через подстроенные им ловушки и выбраться из них в лучшем виде: припомаженным, в двубортном костюме, и в придачу добрым христианином. Нетрудно представить себе реакцию, скажем, Харта Крейна или Джона Берримена, доведись им встретиться с первой женой Элиота, прелестной Вивьен. Они бы со всех ног бросились к ближайшему мосту и сиганули с него, эти мастера спорта по суициду! Но только не Элиот: прожив немало лет с чувством вины, он наконец засунул жену в первую попавшуюся психушку и продолжал жить как ни в чем не бывало. Боже праведный! Снимаю шляпу – вот это инстинкт самосохранения!

Как сказал старина Берримен, «мир постепенно превращается в место, где я больше не хочу находиться». Я ощущаю в себе некое родство со смятенными душами. Не знаю, с какой стороны это меня характеризует – возможно, не с самой лучшей… Я восхищаюсь Элиотом как поэтом , но как человеком ?.. Не уверен.

ВАЙОЛЕТ ( за сценой ). …сссукин …сын…

БЕВЕРЛИ. Это Вайолет. Моя жена. Она сидит на таблетках, и дозы зачастую немалые. И они оказывают на нее воздействие… В частности, на ее равновесие. Но, к счастью, после того как она примет свои таблетки, равновесие ей больше ни к чему. Порой она падает во время прогулок… но она нечасто гуляет. Моя жена пьет таблетки, а я просто пью. Вот такую сделку мы заключили между собой, точнее, это одна из сделок. Всего лишь еще один пункт в нашем брачном договоре… надо признать, довольно жестокий. Так что она пьет таблетки, а я напиваюсь. Причем напиваюсь не оттого , что она пьет таблетки. Но принимает ли она таблетки, потому что я пью? Не знаю, я давно зарекся что-либо говорить за свою жену. Теперь уже не важно, почему у нас все так сложилось. Суть в том, что моя жена сидит на таблетках, а я пью. Со временем нам стало довольно обременительно поддерживать какой-то элементарный порядок в нашем типично американском хозяйстве: платить по счетам, делать покупки, стирать белье, чистить ковры или сортиры… И вот, вместо того чтобы в очередной раз посыпать голову пеплом в знак признания вины… и дать обет воздержания в слабой надежде как-то выправить курс нашего семейного корабля, я решил положиться на Высшие Силы ( поднимает стакан ) и примкнуть к классу работодателей .

Мне немного не по себе от такого решения.

Я умею стирать свое нижнее белье… мы всю жизнь делали это сами, я или жена, но теперь мне кажется, что стирка мешает мне пить. «Можно кое-что сказать в пользу трезвости – но очень немногое». Это опять Берримен. Вот поэтому вы здесь.

Дом пока еще не в самом ужасающем состоянии. Я все делал, как полагается, как-то управлялся. Вот и вчера вечером я сжег целую кучу ненужных бумаг и мусора…

Знаете… самый обычный счет может так много значить. Когда его срок истекает… когда счет не оплачен… тогда слова и цифры в нем будто превращаются в какие-то инопланетные символы. А ведь это всего лишь бумага. Хуже, чем чистая бумага.

( Джонна вытирает пот со лба. Беверли достает из кармана сложенный носовой платок и протягивает ей. )

Он чистый.

ДЖОННА ( вытирая лоб ). Спасибо.

БЕВЕРЛИ. Прошу прощения за эту жару. Моя жена очень хладнокровная женщина, причем не только в переносном смысле. Она не верит в кондиционеры. Как будто в них есть что-то, во что можно не верить!

ДЖОННА. Да, мой папа был такой же. Я к этому привыкла.

БЕВЕРЛИ. А знаете, я ведь был знаком с мистером Янгбёрдом.

ДЖОННА. Вы знали папу?

БЕВЕРЛИ. Это же маленький городишко! Я всегда покупал арбузы у него в лавке. А летом он иногда продавал и фейерверки, верно?

ДЖОННА. Да, сэр.

БЕВЕРЛИ. Я покупал у него римские свечи для детей. Он умер, так ведь?

ДЖОННА. Да, сэр.

БЕВЕРЛИ. Можно узнать, как это произошло?

ДЖОННА. У него случился инфаркт. Он упал прямо в кузов машины, груженной виноградом.

БЕВЕРЛИ. Виноградом ? Это в Оклахоме-то? Сочувствую.