Шрифт:
Я рассказал о причинах своей грусти.
— Чудак человек! — хлопнул меня по плечу автор поэмы об уличном движении. — Брось хандрить и включайся в это дело. Ты знаешь, сколько сейчас разных журналов? Порядочное ведомство не считает себя таковым, если у него нет журнала и нет, черт возьми, своих летописцев. Они все жаждут худлитературы. И с авторами не капризничают: для них первым делом — тема, а метафоры — потом. Там знают, что мы не Лермонтовы, не Михаилы Юрьевичи.
Я понял, что я чудак.
Знакомые
Была та осенняя пора, когда в меню столовых давно перестали уже писать: «Бефстроганов с молодой картошкой». Картошка постарела.
Двое мужчин заказали шашлыки и сидели на открытой веранде ресторана «Янтарь», время от времени прикладываясь к коньяку.
Остальные столики пустовали. Видимо, из-за того, что бывшие завсегдатаи «Янтаря» перебрались в более теплые места.
Одного из мужчин, полного, лысоватого, звали Петром Захаровичем, другого — тощего и густоволосого — просто Володей. Он был моложе своего собеседника, и тот обращался к нему по-отцовски.
— Так вот, Володя-Володя, — говорил Петр Захарович, — ты никогда не робей, ты свое всегда требуй. Мы с тобой только вот познакомились, а я уже вижу: застенчивый ты, стеснительный. А это ой как в жизни мешает! Вот, к примеру, официантка нас обслуживает… Как она назвалась? Люся? Да. Так вот ты уверен, что эта Люся налила коньяку столько, сколько заказали? А я нет!
Петр Захарович постучал вилкой по столу:
— Люся, подойдите!
Когда официантка подошла к столу, Петр Захарович заказал еще двести граммов.
— Только в другой графинчик, — попросил он.
Люся принесла другой графинчик.
— Теперь, пожалуйста, дайте мне контрольную мензурку.
Переливание показало, что недолива нет.
Оскорбленная Люся укоризненно смотрела на полного, лысоватого посетителя с мензуркой в руке.
— Не стройте, девушка, из себя обиженную, — спокойно сказал Петр Захарович. — Других обвешивают и обсчитывают, а меня — никогда. Я и кондуктора в трамвае проверяю, и кассира в «Гастрономе». А то как же?
Обсчитают за милую душу. Сегодня на копейку, завтра на копейку…
Люся молча отошла к своему столику и стала выписывать счет.
Толстяк повернулся к собеседнику:
— Вот, Володя-Володя, ты никогда не стесняйся. И но доверяй особенно. Вот сейчас нам подадут счет, и я все проверю, все пересчитаю. С ними надо ухо востро…
Люся принесла счет, Петр Захарович достал авторучку и начал производить сложение на бумажной салфетке.
— Ну, вы, Петр Захарович, пока считайте, — сказал Володя, — а я отлучусь на секунду по нужде…
Володя вышел. Через секунду он не пришел, через минуту — тоже. Толстяк ждал его еще минут пятнадцать.
— А вы расплачиваться будете? — спросила Люся. — Я бы вас не торопила, но моя смена кончается.
— Расплачиваться — это сейчас, — ответил Петр Захарович и полез в карман, — это…
Но не договорил. На лице его появилось выражение растерянности и испуга. Толстяк судорожно ощупывал свои карманы.
— Бумажник… Где же мой бумажник?..
— Посмотрите еще раз, — сказала Люся. — Он должен быть там, куда вы его положили.
— Нет, он уже не там… — беспомощно лепетал Петр Захарович. — Неужели этот Володя? Мы только что с ним познакомились… в поезде… и он так себя проявил…
Застенчивый Володя так и не появился.
В дороге
От станции до села Глубокое километров двадцать пять.
Это не так уж много, если дорога хорошая.
Но здесь быстро не проедешь.
Старые, застоявшиеся лужи чередуются с выбоинами. Дальше мостики, объезды…
Эх, дорога! Сколько колес буксовало на ней! Сколько прочувствованных монологов произнесено водителями!
Такую дорогу может скрасить только одно — общительный попутчик. Тогда и тряску меньше замечаешь и время быстрей идет.
Козыреву посчастливилось: общительным спутником оказался сам шофер «козлика» — светловолосый парень со щедрой россыпью веснушек на лице.
Володя — так он представился Козыреву — не умолкал. Больше всего говорил про свой, глубоковский колхоз.
— В общем, земля ничего, народу хватает. Только с председателями не везет…
Володя помолчал, раздумывая, потом добавил: