Интенсивный желто-оранжевый свет вызывал головную боль, пока Сигманианец не показал, как произвести местную регулировку и получить такое освещение, какое им было нужно. Запахи были повсюду, сильные и странные. Земная растительность в сравнении с этой была блеклой. К некоторым запахам нужно было немного привыкнуть, но большинство были приятными с самого начала — ароматы зеленой растительности, специй, роз, океанских пляжей, штормов, запахи нагретых солнцем женских волос, бесчисленное разнообразие, целые миры, полные жизни и стихий. Точно так же оттенки звуков, превалирующие в интерьере, резонирующие, шипящие, такие, которые мог слышать человек, и такие, какие он слышать не мог, одиночные ноты или целые мелодии. (Мелодии? Отрывки, хотя такие же приятные, однако слишком сложные, чтобы их можно было определить как музыку. Но ведь и дикарь, который ничего не знал, кроме звуков голоса и барабана, мог найти «Смерть и Очищение» сплошной путаницей звуков.)

Однако монотонности не было. Эти многочисленные стимулы, без сомнения, были гораздо сильнее, чем могли почувствовать нервы человека:, защищенные кожей, и они постоянно менялись. За морскими ветрами следовало безветрие, за темнотой — яркий свет, температура, влажность и ионизация воздуха не были постоянными, свежие ароматы и звуки сменяли те, которые были минуту назад, иногда палуба под ногами шла мелкой рябью — вы никогда не чувствовали себя на борту корабля Сигманианца, как в тюрьме.

Одни его геометрические принципы гарантировали это. За барьерным куполом, который теперь стоял постоянно открытым, не было неподвижной структуры залов и отдельных кают. Коридоры вились лабиринтами. Земляне, которые свободно бродили по ним, скоро бы потерялись там, если бы пришелец не указал им, как растения, которые росли в некоторых коридорах, растущие загадочные настенные фрески из растений, которые украшали другие, дублировали систему указателей. («К нашей выгоде, — предположила Ивон. — Нашему другу не нужны указательные знаки.»)

Очевидно, проход мог бы быть перекрыт по команде, образуя пространство, объем и форма которого регулировались, что можно было получить почти в любом месте. Сигманианец наделил своих гостей отдельными номерами с запирающимися дверями. Из пола выдавались каучуковые помосты для постели. Скип развлекался в управляемой части своего номера, добавив неказистый стул, а там, где в ответ на жест лилась вода — умывальник и ванну.

Все это было осуществлено и освоено в первые несколько земных дней. Это было просто приготовлением к тому, что последовало дальше.

Там была еще наблюдательная башня, но это неверное слово. Люди стояли на прозрачном мосту в центре огромной полой сферы, которая воспроизводила вид снаружи. Воспроизведение не было абсолютно точным, опасная яркость солнца снижалась, а актиниевы лучи просто не пропускались, но все равно, изображение было гораздо более достоверным космосом, чем то, что видели люди через шлюзы корабля или шлемы. Сигманианец был еще где-то, осуществляя управление кораблем, которое он еще им не показал. Они тормозили в направлении Марса.

В тишине ночи они почти что забыли, как сильно воздух был наполнен парами. Мириады звезд блестели, похожие на льдинки, Млечный Путь лился по небесам, далекое маленькое солнце горело внутри жемчужной линзы зодиакального света. Впереди неясно вырисовывалась планета, выступающая между снежными шапками на севере и антарктическим сумраком, сотня различных темно-коричневых и ржаво-красных тонов, которые пятнали сине-серо-зеленые островки и рыже-коричневые пыльные бури, шрамы кратеров были видны невооруженным глазом, вид, чей аскетизм превзошел себя и стал безупречным. И все же свечение, которое исходило оттуда и попадало на людей, высвечивая их лица из темноты, было мягким, как из домашнего камина.

Вань нарушил долгое молчание. Он говорил тихо, без той натянутости, что была раньше.

— Мой младший сын мечтает стать космонавтом. Он сказал мне однажды, что если у нас будут корабли, такие как этот, он отречется от своей заветной мечты, потому что работа будет нелегкой. Я одобрял такое отношение. Теперь я сомневаюсь, уж не ошибался ли он.

— Думаю, что да, — ответила Ивон. — Разве Бетховен — прост, или Эль Греко, или Эсхил?

— Моей маленькой дочке понравился бы этот вид, — сказал Вань. Улыбка коснулась его лица. — Она бы спросила, почему ни одна ветка с цветами персика не видна на фоне этой смешной луны. — Резко, как будто в смущении, его тон стал хриплым, и он продолжал: — Почему нас привезли сюда? Люди уже были на Марсе, а Сигманианец прилетал к нам неоднократно. Какие у него мотивы?

— Их несколько, я полагаю, — отвечал Скип. — Во-первых, практические. Люди так долго показывали, что они смогут сделать что-то, что устранит трудности нахождения общего языка. Для этого гораздо более удобно, когда ощущаешь вес. Во-вторых, если мы будем подвергаться ускорению, почему бы не совершить кругосветное путешествие? Фактически, это дает бесконечные возможности сравнить свои впечатления, — и ну, как мы с капитаном делаем рисунки одного и того же пейзажа, осваивая технику, о которой даже и думать не могли — разве он не этого хочет от нас? Наша наука и инженерные приемы — смешны. Наша биология и так далее были описаны, возможно, тысячу лет назад. Но взаимопроникновение искусств…

— Как Китай воздействовал на европейское искусство в восемнадцатом веке, — кивнул Вань, — или как позднее — африканское.

— Или как буддийские мотивы из Индии повлияли на Китай раньше, — сказал Скип, — и они в свою очередь были вдохновлены греками. Или же как восемнадцатая династия в Египте, самый прекрасный период их искусства за все время, потому что на некоторое время они были под впечатлением Крита и Сирии. Ну, вы поняли в чем суть. В-третьих, причина этой поездки… — Он замолчал.