Стреляли Рыженков и Отнякин.

Пересветову показалось, в его руку, выше локтя, впилась острая половецкая стрела. А на солнце медленно наплывала черная тень. Он поднимал слабую руку, куда-то показывал:

— Вот уже близко, близко море… Он дошел до него… Еще немного… Кто это?.. Старик? Это Кончак, хитрый Кончак… Холодно… Почему старик исчез, превратился в петуха кованого, серебряного…

В больной, контуженой голове истомленного Пересветова — то грозный гул, как будто море бьет в берег, то полная путаница и неразбериха, и перед глазами вспыхивают и плывут цветные круги. Сквозь розовую пелену он увидел Отнякина, его белесые лохмы и услышал:

— Слышь, студент, ухожу к половцам. Только молчок!

— Как к половцам? Отнякин, что ты? Куда?

— Как куда — через реку Тор, путь известный, еще прадеды так и назвали — торный путь, проторенный. Да что ты меня Отнякиным все кличешь — Чурило я. Я ухожу, чтобы на белом свете еще пожить. Мало я еще пожил.

— Так ты просто трус, — хотел, сказать и не мог Пересветов.

— Сказал — жить хочу! — Отнякин-Чурило цокнул языком и провел ладонью поперек горла. — Вот и выходит, что маленькому человеку, куда ни кинь, всюду клин… Нет, бежать, бежать в степь…

— Стой, Чурило! Ты хочешь жизнь купить!.. Нет, Чурило, ты не уйдешь! — Пересветов положил руку на латунную головку шашки и повернулся всем телом к Отнякину. Увидел перед собой испуганные, круглые глаза Отнякина.

— Товарищ старший сержант, — кричал тот, — студент наш спятил совсем: меня Чурилой какой-то обзывает, чего-то грозится, куда-то не пускает, за шашку хватается!

Рыженков махнул рукой: мол, не приставай к человеку — и продолжал стрелять.

Отнякин, весь в пыли, с закопченным лицом, отбросил карабин с открытым затвором, присел на землю и повел кругом злым и затравленным взглядом.

— Все, отстрелялся.

Рыженков обернулся:

— Почему оружие бросил?

— А-а, — махнул рукой Отнякин, — все равно погибать…

— Забери патроны у Пересветова, у него, должно, остались.

Со стороны речки, на которой были немцы, блеснул жестяной мегафонный раструб, донеслось по-русски и чисто, без всякого акцента:

— Эй, на кургане! Братва, кончай дурака валять и сдавайся! Вас не тронут, будет вода и жратва! Вот я сдался — и жив!

Отнякин поднял глаза, в них зашевелилась дикая, сумасшедшая надежда.

— Давайте пойдем, а? Может, не убьют, а? Мы ж и так и так уже сделать ничего не можем — погиб взвод, и мы все погибнем…

На той стороне как бы услышали Отнякина, жестяной голос надсаживался насмешливо:

— Братва, все равно сделать вы ничего не можете.

Рыженков выстрелил навскидку.

— У меня один патрон остался, а у Пересветова я уже смотрел — он все расстрелял…

Рядом разорвался снаряд — и Халдеев, охнув, упал на дно окопа.

Взрыв будто вывел из шока Пересветова, он приподнял голову, посмотрел осмысленно.

— Вам нужно уходить, сержант — слабым голосом сказал Андриан, — нужно, товарищи…

— Бредит, — протерев кое-как глаза, вздохнул Рыженков.

— Идите, пробивайтесь… сержант, князь…

Кавалеристы решили, что Пересветов не совсем в себе, но вот он широко открыл глаза и в упор посмотрел на Рыженкова:

— Зачем сняли шлем? Наденьте, наденьте!

Рыженков поднял валяющийся рядом старинный шишак.

— Он еще утром контужен был, — сказал Рыженков, — все ему двенадцатый век мерещится, князь Игорь… А каска и впрямь будто по мне кована.

Пересветов увидел помкомвзвода в шишаке и улыбнулся…

Тут снова немецкий снаряд ударил в бруствер, взлетела земля, и Андриана не стало. Из-за речки донесся ров моторов и перестук танковых гусениц.

Старший сержант видел, как головной танк медленно сполз к речке, переваливаясь через наспех сделанный съезд.

Рыженков выскочил из воронки, как был, в шлеме. Немцы увидели его.

— Рус, сдавайс! — крикнул один из них.

Рыженков скачками кинулся в сторону — туда, где в изгибе речного русла тянулся черный дым.

Сзади выстрелили. Пуля цвиркнула косо по шлему. Еще выстрел. Рыженков скатился с крутого берега к реке и увидел своего солового с волочащимся по земле поводом.

…В бешеном беге и грохоте копыт промчалось по задымленной степи видение — всадник в высоком шлеме. Подвернулся на дороге немецкий солдат, поднял автомат. Но коротко и зло вспыхнуло на клинке солнце. А конь мчал, быстро уменьшаясь, и скоро растаял в размытой дымами дали, унося необыкновенного всадника…