– Схожу к Диме. Есть дело к нему.

Жена поняла: Атти рассказывал, что в той, прошлой жизни они были закадычными друзьями, поэтому кивнула, только для порядка проворчав:

– Сильно не напивайтесь там.

Дель Парда развёл руками:

– А это уж сколько влезет.

И, увернувшись от брошенной в него салфетки, засмеялся, подмигнул нарочито сердито надувшей губы жене и исчез за дверями личных покоев.

…Дмитрий, откровенно говоря, был в растерянности: его старый друг стал совсем другим. Нет, внешне этот Атти дель Парда выглядел точь-в-точь как Максим Кузнецов десять с лишним лет назад, когда его отправили в ту самую проклятую командировку, Морана её побери! Откуда бравый и, что там говорить, отчаянный майор так и не вернулся. Перед этим Макс долго провалялся в госпитале и, по совести, потянуть выпадающие на долю имперских спецов нагрузки не мог ещё долго. Каким чудом ему удалось уломать детей Эскулапа выписать его в родную часть, знает только сам Кузнецов. Впрочем, несмотря на это, командир их части, генерал Стороженко, прекрасно всё понимал и отправил Макса куда подальше при первой же возможности. Эта оказия и оказалась тем самым рейсом на транспортном корабле, перевозящем экспериментальную установку по пересадке психоматрицы, или, по-простому говоря, души в другое тело. Сам проект откровенно вонял. Рогову было не по душе то, на что замахнулись молодые гении, и, услышав о том, что транспортник бесследно исчез, тогда ещё старший лейтенант испытал двоякое чувство: радость и облегчение, что эксперименты навсегда закрыли, и горе и ощущение потери от пропажи Макса. Долгое время он не мог смириться с тем, что больше весёлый голос не разбудит его среди ночи, не пожелает удачи перед выходом на операцию, что рядом больше нет верного друга и товарища, который всегда готов прийти на помощь.

Со временем боль утраты утихла, стала привычной, тупой и ноющей, как от застарелой раны, излечить которую в регенераторе вечно нет времени. Остальное всё было по-прежнему: мясорубка войны, жуть смертельных схваток с саури, страшные находки во время экспедиций, на которые его посылало командование. Всё катилось по накатанной колее, приближая день демобилизации, несмотря на бушующую войну. В империи свято соблюдалось правило, что по окончании установленного срока военнослужащему предлагалось уйти на гражданку. Но принять это предложение или отказаться было на совести самого человека. Люди ведь разные. Бывало, что человек и ломался, не в силах выдерживать безостановочное напряжение. Никто никогда не попрекал такого ни словом, ни делом, ни взглядом. Ведь кому-то нужно было трудиться и в тылу, обеспечивать молох войны пищей, изготавливать оружие, плодиться и размножаться, в конце концов. И очень часто бывало, что, отдохнув, придя в себя, русич вновь возвращался на фронт. Кроме всего прочего, в империи действовало ещё одно правило, очень важное для всех: от каждой семьи воевать мог лишь один из её представителей. Служить срочную службу – да, через армию проходили все мужчины без исключения. Но попасть на фронт мог лишь один из фамилии.

У Дмитрия родной брат, правда младший, закончил стандартные четыре года на флоте и получил при прохождении очередных сборов погоны лейтенанта, благо образование позволяло. Он успел закончить заочно курс университета при Императорском научном обществе и сейчас так и находился в тылу, занимаясь делами семейного предприятия. Их отец, достигнув положенного возраста, генерал-майор в отставке Пётр Михайлович Рогов, лёг в клинику на омоложение, заставив поклясться младшего сына, что тот не пойдёт в военкомат. Николай откровенно тяготился данным им словом, но фирму тянул, не отлынивая и не филоня…

В дверь довольно уютной комнаты, выделенной ему во дворце Атти, или Макса, вежливо постучали. Нужные слова местного наречия сами всплыли в голове, и капитан отозвался:

– Да-да, войдите!

Створки бесшумно распахнулись, и Дмитрий торопливо вскочил – перед ним был тот, о ком он совсем недавно размышлял, Максим Кузнецов, или Атти дель Парда Неукротимый, как его звали местные обитатели. Фиориец, при виде смятой постели, на которой сидел до этого обитатель комнаты, заговорщически улыбнулся, затем вытащил из-за спины увесистую пузатую глиняную бутыль литра на два и водрузил на стол:

– Что, Дима, вибрируешь?

Тот нахмурился, недовольный такой бесцеремонностью, но промолчал. Между тем гость уселся без приглашения на единственный стул:

– Ты уж прости, что без разрешения, но я тут вроде бы хозяин. Да и посидеть хочется с кем-то, кто знал меня прежде. Вспомнить, как говорится, старые времена. Будешь?

Ловким движением свернул залитую чем-то желтоватым деревянную пробку с горлышка. Дмитрий неожиданно для самого себя махнул рукой:

– А, давай!

Обрадовавшись в душе, что, может, хоть сейчас что-нибудь прояснится, Атти кивнул и ловко набулькал багровую жидкость в подставленные капитаном кружки. Заткнул горлышко пробкой и поднял свой сосуд:

– Ну, будем! За встречу!

Металлические сосуды слабо звякнули, затем Дмитрий осторожно попробовал и обомлел – вино было… волшебным. Заметив изумление на лице старого друга, фиориец пояснил:

– «Радость Солнца». Самый дорогой сорт на Фиори. И самый лучший.

– Неплохое вино, – поддакнул Рогов, и Атти, совсем как в старые времена, обиделся, не всерьёз, разумеется:

– Неплохое?! Да я тебе гарантирую, что, когда оно пойдёт на экспорт, за него давиться насмерть будут!

Дмитрий молча допил чудесный напиток, поставил кружку, затем не выдержал – лицо этого фиорийца было прежним, того самого Макса.

– Эх… совсем как раньше.

Впрочем, Атти уже всё понял, тоже расплылся в улыбке:

– Поймал, Дима! Поймал…

Оба вздохнули, понимая, что прежняя жизнь уже никогда не вернётся. Помолчали, но недолго. Оба синхронно открыли было рты:

– Не могу…

– Что там у нас…

Переглянулись, и Рогов махнул рукой:

– Давай ты. Всё-таки, как ты сказал, хозяин…

– Э, нет! Гостю почёт и уважение! По русскому обычаю.

– Значит, не забыл, откуда ты родом?

Атти едва заметно нахмурился, но сдержался:

– Знаешь, Дима… не всё так просто. И – да, я не забыл, что родом с Руси. Это невозможно забыть, поверь.

Рогов набрал в грудь побольше воздуха, решился:

– Тогда объясни мне, как ты мог взять в жёны саури?! – и едва не грохнул кулаком по столу от избытка чувств.

Бровь Атти, пересечённая крохотным шрамиком, чуть приподнялась:

– Ты же видел Ооли, какие ещё нужны объяснения?

– Но она же саури! Забыл? Красивое личико совесть заменило?!

Он орал минут пять, обвиняя бывшего друга в предательстве, в измене родине, во всех смертных грехах, а тот лишь иронично улыбался, и именно его улыбка бесила Дмитрия больше всего. Наконец Рогов выдохся и затих, и фиориец подвинул ему уже наполненную кружку. Человек махнул рукой и залпом наполовину осушил ёмкость.