“Даже он!” – сказал Никки и впервые Его голос дрогнул». Вел. князь продолжает свои записи. «Генерал Алексеев просит нас присягнуть Временному правительству. Он, по-видимому, в восторге: новые владыки, в воздаяние его заслуг пред революцией, обещают назначить его Верховным главнокомандующим… Мы стоим за генералом Алексеевым. Я не знаю, как чувствуют себя остальные, но лично я не могу понять, как можно давать клятву верности группе интриганов, которые только что изменили данной присяге». И дальше описывает прощание с Государем: «Мы встаем из-за стола. Он осыпает поцелуями лицо матери. (Он больше никогда Ее не увидит. – В. К.) Потом он поворачивается ко мне и мы обнимаемся… Члены Думы, прибывшие в Ставку, чтобы конвоировать Никки до Петрограда и в то же время шпионить за его приближенными, пожимают руку генералу Алексееву. Они дружелюбно раскланиваются. Я не сомневаюсь, что у них есть основания быть благодарными Алексееву» (Вел. кн. Александр Мих.).

О пребывании в Могилеве Государя и об его отъезде пишут многие. Я передам некоторые из них. «В храме стояла удивительная тишина… Все понимали, что в церковь прибыл последний раз Государь, еще два дня тому назад Самодержец величайшей Российской Империи и Верховный Главнокомандующий великой Русской армии, с Матерью Своей Императрицей, приехавшей проститься с Сыном, бывшим Русским Православным Царем. А на эктиниях поминали уже не Самодержавнейшего Великого Государя Нашего Императора Николая Александровича, а просто Государя Николая Александровича… Многие плакали. Генерал Алексеев, вообще очень религиозный и верующий человек, усердно молился и подолгу стоял на коленях. Я невольно смотрел на него и думал, как он в своей молитве объясняет свои поступки и действия по отношению к Государю, которому он не только присягал, но у которого он был ближайшим сотрудником и помощником в эту страшную войну за последние полтора года. Я не мог решить, о чем молится Алексеев» (Дубенский).

Дальше Дубенский вспоминал: «Как случилось, что Царь ушел и вся громадная Россия переходит во власть ничтожных людей, ничем себя не заявивших, кроме упорной, безумной интриги против Главы государства в разгар войны, когда чувствовался уже перелом в нашу сторону. И верилось мне в возможность таких речей, о которых шел слух среди лиц, стремившихся к перевороту: “Только теперь возможно свержение Царя, а потом, после победы над немцами о перевороте в России не придется думать и власть Государя надолго упрочится у нас”» (Дубенский).

Дубенский пишет дальше: «Приехали агитаторы, появились газеты, радостно сообщавшие о “бескровных днях” переворота, наконец ясный переход генерала Алексеева на сторону временного правительства, все это сделало то, что и войска Царской Ставки начали организовывать митинги и собрания… Утром стало известно, что на базаре соберутся войска Ставки и будет какой-то митинг… Генерал Цабель (командир Собственного Его Величества Железнодорожного полка. – В. К.) не знал, надо ли быть в погонах с вензелями Государя, или их надо снять, как этого хотел генерал Алексеев… Он стал снимать вензеля с пальто, но дело не ладилось и генерал обратился к стоявшему здесь же старому преображенцу, курьеру Михайлову:

“Михайлов, помоги мне, сними с погон вензеля”.

“Никак нет, не могу, увольте. Никогда это делать не согласен, не дай Бог и смотреть”, – и он потупившись отошел.

Генерал Цабель замолчал, нахмурился и стал сам ковырять что-то на погонах. Но совершенно неожиданно вышла на самом митинге. Оказалось все солдаты собственного Его Величества полка были в вензелях, кроме явившихся без вензелей командира полка генерала Цабеля и его адъютанта, поручика барона Нольде» (Дубенский).

Заражали русский народ сверху. Старались и социалисты, и Государственная Дума, а потом Совдеп и… господа офицеры («младо-турки», окружение Гучкова, а когда его вышибли, его преемника Керенского – Барановский, кн. Туманов, Якубович, Половцев, Энгельгардт и др.).

О миссии Иванова я долго говорить не буду. Сбитый с толку телеграммами Алексеева и телеграммой Государя, посланной под сильнейшим давлением Рузского, обманутый разговорами по телеграфу с ловкими Бубликовым и Ломоносовым, старый и недалекий от природы, генерал Иванов прибыл в Царское, был у Государыни, которая спокойно его выслушала и высказала мысль, что Иванову надо вернуться назад, так как помочь делу было уже поздно. Он недолго простоял в Царском со своим отрядом и затем вернулся в Могилев. В Могилеве он часто беседовал с Дубенским. Последний записал эти разговоры. “Самое величайшее бедствие – это отказ Царя от царства. Алексеева знаю хорошо, он ведь мой начальник штаба; Алексеев человек с малой волей и величайшее его преступление перед Россией – его участие в совершенном перевороте. Откажись Алексеев осуществлять планы Государственной Думы, Родзянко, Гучкова и других, я глубоко убежден, что побороть революцию было бы можно, тем более, что войска на фронтах стояли и теперь стоят спокойно и никаких брожений не было. Да и Главнокомандующие не могли и не решились бы согласиться с Думой без Алексеева”. Этот разговор я записал немедленно по уходе Николая Иудовича» (Дубенский).

Есть много версий об аресте Государя. Многие утверждают, что Алексеев узнал об этом в последнюю минуту от приехавших четырех членов Думы во главе с Бубликовым. Воспоминания ген. Тихменева это категорически опровергают. «По взволнованному и недоумевающему лицу К. (Кислякова, товарища министра путей сообщений, прикомандированного в Ставке, ставшего сразу на сторону революции, это его не спасло, и он был впоследствии “растерзан большевицкой толпой в Полтаве”. – В. К.), я увидел, что случилось что-то особенное. “Я пришел к Вам по-дружески за советом”, сказал он мне; «вот я только что получил шифрованную телеграмму от Некрасова с известием, что завтра утром приедут в Могилев четыре члена Государственной Думы для того, чтобы арестовать Государя и отвести в Петроград. Мне воспрещается осведомлять кого-либо об этом и приказано приготовить секретно поезда и паровозы. “Видите ли, – ответил я ему, или Вы должны были уж держать все это в секрете и никому не говорить, или раз Вы пришли ко мне за советом, то вот Вам мой ответ: вот у поезда стоит мой автомобиль, садитесь в него и немедленно поезжайте к Алексееву”. К. уехал к Алексееву» (Ген Н. Тихменев «Из воспом. о посл. дн. преб. Имп. Ник. И. в Ст.).

Таким образом, мы видим, что Алексеев знал о предстоящем аресте Государя еще накануне и ничего не предпринял. Не сообщил об этом Государю и не протестовал в Петроград. Отныне Алексеев будет верным исполнителем всех директив своего нового начальства – Временного правительства и военного министра Гучкова, а затем Керенского.

В день отъезда 8 марта Государь, еще ничего не зная о своем предстоящем аресте, пожелал попрощаться со всеми чинами штаба. Об этом пишет Лукомский: «Государь вошел и, сделав общий поклон, обратился к нам с короткой речью, в которой сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны, а также создать возможность напрячь все силы для продолжения борьбы на фронте – заставили Его решиться отречься от престола в пользу своего брата В. кн. Михаила Александровича; что В. Кн., в свою очередь, отрекся от престола.