Впрочем, соблюдение внешних процедур контрастировало с обстановкой внутри периметра. В середине покрытого снегом квадрата сидели на скамейке двое полицейских, потягивая из стаканчиков горячие напитки. Аннабель насчитала дюжину людей в униформе и почти столько же штатских. Земля была покрыта следами, и любые улики, даже если они и были, оказались давно затоптанными. Как будто желая распалить ее гнев, помощник шерифа швырнул окурок в сторону берега. Попытка сохранить место преступления нетронутым казалась здесь абсолютной утопией. Теоретически, первый прибывший сюда офицер должен был бы начертить на земле узкий проход, обеспечить необходимое освещение и пресечь любое загрязнение периметра. Теоретически.

К ним подошел шериф Дуглас Уильямсон и протянул руку. Это был худой мужчина с лицом, украшенным небольшой бородкой, маленькими глазами и тонким носом, благодаря которому глаза казались сидящими совсем близко.

— Рад видеть вас здесь, это я вам звонил.

Верная привычке, Аннабель взяла с места в карьер, не думая о формальностях:

— Вы первым прибыли сюда и обозначили место?

Казалось, шериф доволен этой быстротой, ему нужно было спешить, чтобы очистить парк и увезти тело.

— Нет, это Гарри. Идемте.

Он повел их в сторону волнорезов. Между камней и на камнях, устилавших берег, находились люди и небольшие прожекторы. Уильямсон спустился на четыре ступеньки вниз и, балансируя разведенными в стороны руками, присоединился к группе из нескольких человек. Лежавший на камнях и скалах снег казался скользким, поэтому все старались двигаться осторожно, иногда забавно приседая, чтобы избежать падения.

— Гарри, — позвал шериф, — это наши коллеги из Нью-Йорка. Представляю вам Гаррисона Дубски. А это наш коронер, Эд Фостер.

Все обменялись рукопожатиями. Дубски походил на недавнего выпускника лицея; Фостеру было где-то около пятидесяти, он оказался живчиком, и в его присутствии было что-то успокаивающее.

Вдалеке на поверхности воды болтался буй, от которого вокруг разносилось монотонное «Динь-динь»… «Динь-динь»… Медленно и мрачно. Звук был бесконечным, он распространялся по огромному серому пространству, прерываемый внезапным шквальным ветром или грохотом разбивающихся о скалы волн.

Местные полицейские отошли, чтобы не мешать гостям любоваться печальным зрелищем.

Аннабель приложила руку к губам.

— Бог мой…

Джек Тэйер скрипнул зубами. Осматривать трупы — одно, а чувство сострадания к мертвым — совсем другое, и прививки от него не существует.

Женщина лежала на спине абсолютно голая. Смерть и холод ночи не лишили ее кожу розового оттенка, напротив, на теле тут и там проступали пятна красного цвета. Самым удивительным было положение тела: ноги торчали в воздухе, колени оказались прижатыми к животу; застывшие руки воздеты по направлению к спящей луне. Казалось, женщину запросто можно перевернуть на четвереньки, словно диковинную ледяную фигуру. Такое положение конечностей объяснялось особенностями трупного окоченения и позой человека в момент смерти. Иногда и то и другое может показаться гротескным; в фильмах и книгах любят забывать про подобные вещи, изображая смерть как нечто, исполненное гармонии и достоинства. Насильственная гибель всегда жестоко противоположна таким представлениям.

Аннабель приблизилась. Она представила, как женщина борется за жизнь, вытянув перед собой руки, подогнув ноги, защищаясь, напрягая все мышцы, скованные страхом и болью. Трупное окоченение усилилось благодаря снегу, может быть, она умерла от пятнадцати до двадцати четырех часов назад, судя по rigor mortis. [18] В метре от тела Аннабель присела на корточки.

И тут ее сотряс приступ тошноты.

Пальцы! Они вывернуты! 14 на них нет ногтей!

Коронер Эд Фостер обошел тело и, поскользнувшись, чуть не упал. Сохранив равновесие, он показал детективам предварительный отчет, который держал в руке.

— Ногти ей вырвали, — объяснил он. — Вероятно, плоскогубцами — работа мясника, не иначе; неважно даже, как это сделали, удивляет жестокость.

Казалось, он колеблется, глядя на Аннабель. Маленького роста, с широкой плешью, он носил очки в очень тонкой оправе.

— Скажите, у вас крепкий желудок? Потому что самое худшее — здесь. Он показал ручкой на промежность жертвы.

Аннабель глубоко вздохнула.

«Динь-динь…» Колокол звонил в память о погибших душах.

В лучах галогеновых прожекторов взгляд Аннабель скользнул по холодной ноге, поднялся вверх по ляжке; кожа там была очень красной, вспухлой и, наконец, совершенно черной. Обожженной.

Ей сожгли гениталии, влагалище стало бесформенным, казалось, анус сочится кровью.

Аннабель отвернулась, и ее вырвало на снег всем, что было внутри. Гаррисон Дубски протянул ей бумажный платок.