Шрифт:
Как известно из биографии Салтыкова, в 1856–1857 гг. он близко общался с И. В. Павловым, С. А. Юрьевым, которым обязан возникновению личного знакомства с крупнейшими деятелями славянофильства: А. С. Хомяковым, семьей Аксаковых, А. И. Кошелевым, Ю. Ф. Самариным, и др. Салтыков довольно хорошо знал сыновей Сергея Тимофеевича — Константина и Ивана Аксаковых. Об этом свидетельствует как их переписка того времени, так и некоторые воспоминания современников [241] . В письме к А. С. Суворину от 2 октября 1884 г. Иван Аксаков сообщал, что Салтыков состоял с ним и с братом «в приятельских отношениях», навещал покойного Сергея Тимофеевича и был близок к их направлению [242] .
241
В. Буренин. Дневник корреспондента. В Москве // Новое время. СПб., 1877. 15 мая. № 434.
242
Письма русских писателей к А. С. Суворину. Л., 1927. С. 20.
Сотрудничество Салтыкова с Иваном Аксаковым объясняется общностью их интересов: И. Аксаков хорошо знал провинцию, имел опыт следствия по раскольническим делам и в 1850-е гг. был чужд идеализации русской жизни. Особенно показательно сходство позиций И. Аксакова и Салтыкова в отношении к расколу: их приводила в недоумение искренность старообрядцев, их стремление к истине, сопровождающееся явными заблуждениями. Подобно Салтыкову, И. Аксаков пытался и не мог согласовать «высокую нравственную сторону (способность на любую жертву и муку) с безнравственностью предмета убеждения» [243] . Характеристика некоторых раскольнических сект (филипповской, федосеевской, сопелковской) в письмах Аксакова мало отличается от суждений по этому же предмету Салтыкова в статье о «Сказании».
243
Аксаков И. С. Письма к родным, 1849–1856 / Сост. Т. Ф. Пирожкова. М., 1994. С. 64.
Титульный лист первого издания «Сказания» 1855 года
Рукопись М. Е. Салтыкова. Фрагмент статьи о «Сказании»
Рукопись М. Е. Салтыкова. Фрагмент статьи о «Сказании»
Даниил Ачинский. Литография из «Сказания» 1856 г.
Иван Яковлевич Корейша. Гравюра из книги И. Г. Прыжова «Житие Ивана Яковлевича, известного пророка в Москве»
Арсений Афонский. Литография из «Сказания» 1856 г.
Пройдут годы, и пути И. Аксакова и Салтыкова разойдутся. Идеолог славянофильства, как и само направление, станут предметом острой сатиры писателя [244] , но это будет уже совсем другой период. Раннее бытие славянофильского направления закончилось накануне реформы 1861 г., когда уже не было в живых ни Киреевских, ни Хомякова, ни К. Аксакова. С так называемым «поздним славянофильством», как и с почвенничеством Ф. Достоевского, Салтыков будет вести многолетнюю острую полемику. В мировоззрении своих оппонентов Салтыков видел ту же насаждаемую триаду «самодержавие — православие — народность», содержание которой было строго определено теоретиками официальной народности и подразумевало не что иное как охранительство, которому так противился писатель.
244
Впоследствии Салтыков хотел написать об Иване Аксакове «сказку» под названием «Забытая балалайка».
Далекий от идеализации русской народной жизни, Салтыков разделял веру славянофилов в творческие возможности народа. Помимо ложно понимаемого аскетизма, главной причиной, мешающей развитию «молодого», «исполненного сил» общества, оставались для Салтыкова «искусственные экономические отношения». Так в статье о Парфении названа крепостная зависимость крестьян от помещиков. Обличителем крепостного права выступает автор, прекрасно осознававший внутренний разлад между народом и государственной системой и в полной мере на себе испытавший недоверие правительства. Критическое отношение к русской действительности, неприятие всего, на чем лежала печать насилия, произвола, нравственной низости и многое другое сближало Салтыкова со «старшими» славянофилами.
Анализ восприятия книги о. Парфения Салтыковым позволяет сделать вывод о том, что мировоззрение и творчество писателя «противостояло сути» не славянофильского направления [245] , а трактовке известной формулы (самодержавие — православие — народность) как идеологами официальной народности, так и поздними славянофилами [246] .
Нет сомнения, что наряду со славянофильскими воззрениями в творчестве писателя нашли отклик личные наблюдения Салтыкова, который в исследовании духовной жизни народа, несомненно, шел собственным путем. Салтыков «вовсе не стал славянофилом», по замечанию С. А. Макашина, тем не менее, смысл его рецензии на книгу Парфения без учета славянофильского контекста во многом теряется.
245
Макашин С. А. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850–1860-х годов. С. 151–152.
246
Не будучи славянофилом, Салтыков в 1880-е годы оказывается близок к некоторым славянофильским идеям, что позволило его оппоненту И. Аксакову назвать его своим «вернейшим союзником», а «Разговор мальчика в штанах и мальчика без штанов» в цикле «За рубежом» — определить как «чисто славянофильскую вещь». «Парадоксально-положительная» оценка Аксаковым «разговора» относится к его заключительному фрагменту (См.: Кошелев В. А. Исторический дворник петербургского периода… // М. Е. Салтыков-Щедрин в зеркале исследовательских пристрастий. Материалы научной конференции. Тверь, 1996), однако выражение «наш вернейший союзник» вполне согласуется со всем творчеством писателя в том смысле, что оно было пронизано сердечной болью за Россию, а это не могло не вызвать сочувствия у того же И. Аксакова.
Вопрос о художественном изображении народной жизни, актуальный для Салтыкова в период его общения со славянофилами, становится определяющим в эстетике К. Аксакова. Взгляды К. Аксакова оказываются во многом близки Салтыкову 1850-х гг.
Еще в статье о Кольцове, иронизируя по поводу комедии «Князь Луповицкий», Салтыков упрекает ее а втора в том, что тот не достигает своей сатирой нужной цели, не поражает «действительных представителей известного <западнического> воззрения» [247] .
247
В. Э. Боград считал, что на примере комедии Аксакова Салтыков «иллюстрировал псевдонародность славянофильской литературы» (См.: Боград В. Э. «Литературный манифест» Салтыкова // Литературное наследство. Т. 67. С. 290), но у Салтыкова нигде не говорится о «псевдонародном характере комедии».
Признаки «истинного искусства», которые молодой К. Аксаков находил в «Илиаде», Салтыков увидел в поэзии Кольцова. По мнению Салтыкова, в таланте поэта заключено «глубокое отвращение от всякого преувеличения», а «предметы вдохновения» Кольцова «слишком конкретны, чтобы дать большой простор фантазии читателя, чтобы породить в душе его ложное самодовольство» (5, 23). В данном случае можно говорить о славянофильской обусловленности оценки литературного произведения, которая присутствует как у Аксакова, так и у Салтыкова. Первый считал, что «отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение, — значит лишать его участия в общем деле человечества» [248] . Салтыков во всей русской литературе не находил личности равной Кольцову именно потому, что тот «первый обратился к русской жизни прямо, с глазами, не отуманенными никаким посторонним чувством, первый передал ее нам так, как она есть, со стороны ее притязани я на ж изнь общечеловеческую» (5,31). Подобных созвучных высказываний в творчестве К. Аксакова и Салтыкова немало. Созвучны и название раздела «Губернских очерков» «Богомольцы, странники и проезжие» с заголовками рассказов-очерков К. Аксакова: «Богомолки» («Молва» [249] 20 апреля 1857 г.), «Еще богомолки и богомольцы» («Молва» 17 августа 1857 г.) и др.
248
Аксаков К. С. О русском воззрении // Он же. Эстетика и литературная критика. С. 45.
249
В 1857 г. Константин Аксаков фактически руководил газетой «Молва», в передовицах которой высказывался по основным проблемам славянофильского мировоззрения.