— А не меньше?

— Да ну что вы! Я там проезжала на машине не раз. Расстояние довольно-таки порядочное. Шесть-семь…

«Бедняга, — снова подумал Михаил Яковлевич, уже с некоторой иронией. — Каждый день вкалывал километров двенадцать-четырнадцать».

В тридцать четвертом Никулин перевелся в колхоз бригадиром и с той поры стал вдруг стремительно продвигаться по службе. Заместитель председателя, потом председатель колхоза, заведующий райземотделом и, наконец, с апреля сорокового года председатель райисполкома. Избрали его членом бюро райкома партии, депутатом областного Совета.

«А чего? Способный мужик, попробуй-ка так быстро», — разговаривал сам с собой Михаил Яковлевич.

И вот выписка из решения бюро райкома с печатью и подписью — все чин чином: «Тов. Никулина Д. Н. освободить от занимаемой должности в связи с плохим состоянием здоровья». Когда это было? Двадцать восьмого сентября сорок первого года. Война. Так! Куда же он подался? В личном листке написано размашисто: «Больше-Морозовское сельпо. Завмаг».

«Ничего, тепленькое местечко. Хлебное. Спокойное и тепленькое».

Заведующий архивом рассматривал дело совсем ему незнакомого человека со все возрастающим интересом и сам удивлялся этому.

С ноября сорок четвертого года Никулин снова полез вверх: его назначили председателем правления райпотребсоюза, а после войны он перебрался в райисполком на должность заместителя председателя.

«Трудненько было в те дни-то — голод и всякое такое, а ведь не побоялся, хотя и больной», — посочувствовал Михаил Яковлевич.

В «списке руководящих партийных и советских работников области» Никулина не было. Может, на пенсии? Какого же он года рождения? Тысяча девятьсот девятого. Рановато еще.

— Антонина Филимоновна, — позвал Ушаков. — Вы в хранилище? Принесите-ка мне… Больше-Морозовский райком, коробка седьмая, дело восемнадцатое.

— А что вы ищете?

— Да так… надо.

— Но все же?

Она спрашивала из другой комнаты, вполголоса. Он смолчал, будто не расслышал. А хотелось ему посмотреть «персональное дело» Старцева, того самого, которого Никулин заменил на посту председателя правления райпотребсоюза. В характеристике на Никулина Михаил Яковлевич уловил такую фразу: «Помог вскрыть недостатки в работе райпотребсоюза…»

Дело Старцева Михаил Яковлевич просматривал с каким-то лихорадочным нетерпением, чувствуя одновременно и некоторую неловкость: «Столько работы и без этого…»

Старцева исключили из партии и отдали под суд, хотя, судя по документам, не посадили в тюрьму. В деле подшиты протоколы допроса, решение суда, разные справки, докладные и… письмо Никулина первому секретарю райкома партии. Разборчиво, этаким ровненьким, экономным почерком Никулин исписал шесть с половиной тетрадных листов. И все факты, факты. Тогда-то и и там-то Старцев кутил с подчиненными, тому-то и тому-то по его запискам «выдавали непосредственно с базы» крупу и муку. Писал о растратах, о всяких беспорядках в конторе райпотребсоюза и магазинах, указывая фамилии, дни и даже часы.

В конце письма «на основе вышеизложенного» Никулин обвинял Старцева в антисоветской деятельности.

«Не слишком ли? — мысленно возразил ему Ушаков. — А сам-то, сукин сын, чего в кусты прятался, пережидал?»

Ушакову не нравилось, что Никулин подкапливал фактики до поры до времени, видимо записывал их где-то, собираясь бить неожиданно и наповал.

В деле было еще одно заявление, так… пустяковое: кому-то нагрубил Старцев «без серьезной причины», как писал жалобщик. Это заявление никак не повлияло на удьбу Старцева.

— Тэк, тэк! — пробормотал Ушаков.

— Что вы, Михаил Яковлевич? — спросила хранитель фондов.

— Нет, ничего. Скажите девушкам, чтобы отнесли это дело в хранилище.

Сеять на другой год начали поздно — весна задержалась. Потом вдруг наступила жара, дожди не выпадали, и с севом приходилось поторапливаться. Ушаков приехал из района, куда его посылали на посевную, страшно уставший. Думал, передохнет в своей архивной келье, но хранитель фондов тут же сообщила ему неприятные новости:

— Михаил Яковлевич, что же это такое? Ни один райком комсомола до сих пор еще не сдал архивные материалы. А почти полгода прошло. На днях из Романова приехал Анищенко. Он говорит, что там в райкоме комсомола сожгли финансовые документы за два года. Начисто все.

— Как они смели?! — возмутился Ушаков. Надо было снова выезжать. Романовский район — северный, до него больше трехсот километров. Тракт сквернейший, и в дождь он сразу превращается в болото — ни пройти, ни проехать. Туда не пошлешь женщину, а во всем партархиве Ушаков единственный мужик. Бойкие хлопцы из Романовского райкома комсомола, кажется, решили порядком-таки позлить заведующего архивом. Много старых документов с пометкой «секретно» Михаил Яковлевич нашел в шкафу, который стоял в коридоре открытым. Все протоколы пленумов за пятьдесят девятый год куда-то исчезли. Ведомости по зарплате эти весьма симпатичные с виду головотяпы зачем-то сожгли и даже не составили акта.