Поэтому и не удается замысел Хэнка учредить республику американского образца на месте феодальной монархии. В отличие от него, подданные короля Артура не могут прозревать ход истории. Их представления о республике смутны, но, вникая в проекты янки, уже и они постигают, что в грядущей республике никуда не денется, а лишь изменит свой облик «позолоченное меньшинство», которому принадлежит вся власть. И рабство тоже сохранится, пусть в иной форме. И о человеке все так же будут судить не по его личным качествам, а по его чину, рангу и богатству. Исчезнет аристократия, не такой всесильной станет церковь, но всего этого слишком мало, чтобы канули в прошлое несправедливость и угнетение и чтобы человек ощутил себя по-настоящему счастливым.

И Хэнку остается лишь горько сетовать на отсталость и тупость жителей артуровского королевства, именуя народные массы стадом овец, не способных понять собственное благо, а потом с тоской наблюдать, как рушится фундамент цивилизации, возведенный его стараниями. Записки янки обрываются на полуслове. Автор, выдающий себя лишь за издателя и комментатора этой рукописи, врученной ему забавного вида незнакомцем, которого он встретил, осматривая в Англии коллекции одного исторического музея, ограничивается очень кратким описанием последних часов пребывания Хэнка Моргана на земле. В предсмертном бреду янки называет имена своих спутников по странствиям в королевстве Артура. Какой точный штрих! Хэнк снова преодолел время и вернулся в свой Хартфорд, но душа его осталась в том самом средневековье, которое так проклинал деловитый и изобретательный механик-американец.

Видимо, что-то сломалось в его стройных и недалеких представлениях о цивилизации, прогрессе, демократии, счастье. Видимо, после своего таинственного приключения он по-новому взглянул на привычные ему с детства порядки — и, сам это не до конца сознавая, потянулся к иной эпохе, к другим берегам, к жизни, совсем не похожей на американскую будничность. Она ничем не лучше, эта другая жизнь, она груба, жестока, примитивна — от Твена странно было бы ожидать романтических вздохов о золотых временах рыцарства. Просто прямой контакт двух далеких друг от друга эпох, осуществляющийся на страницах «Янки из Коннектикута», обнажил несовершенство реальной американской действительности и иллюзорность свершений, которыми так гордились американцы, подобно твеновскому герою.

Но ведь оторваться от этой действительности, перенесясь в былой век, возможно лишь в сказке. А сказка кончается на последних страницах книги, оставляя Хэнка перед лицом проблемы, для него неразрешимой. Реальность Хартфорда ему скучна и тягостна. А пригрезившийся двор Артура уже невозвратим. И, говоря словами Твена из подготовительных записей к роману, янки «теряет всякий интерес к жизни… задумывая самоубийство».

Так вот невесело завершается книга, поначалу казавшаяся только еще одной остроумной пародией на ходячие вздорные идеи. Работая над ней, Твен искал ответа на сложнейшие вопросы, которые ставит перед человеком жизнь, и ответов не находилось — во всяком случае, таких, которые бы его удовлетворили. Но Твен был не из тех, кто готов легко капитулировать, столкнувшись с подлинной сложностью и даже с драматической полярностью взаимоисключающих начал, которые, однако, совмещаются и в реальности, и в самом человеческом сознании. Он хотел объяснить окружающий мир, добравшись до его сути, и он верил, что в мире не иссякают бескорыстие, самоотверженность, доброта, жажда справедливости, не гаснет истинная человечность.

И в этом его тоже убеждала история.

Сэр Мерлин, пользовавшийся за Круглым столом славой великого провидца, предсказывал: Францию погубит женщина и женщина же ее спасет. Пророчество сбылось восемьсот лет спустя. Давние раздоры между французами и англичанами привели к войне настолько затяжной и опустошительной, что ничего подобного ей люди еще не знали. Война эта началась в 1337 году и с небольшими перерывами тянулась до 1453 года, когда Англия, наконец, признала свое поражение. Одним из самых тяжелых испытаний для Франции оказалась битва при Азенкуре (1415), где сложили голову сотни французских рыцарей, ведомых королем Карлом VI. Весь французский север отошел под власть англичан. Карл впал в безумие, его жена, королева Изабо, предала свою страну. Она-то и явилась женщиной, вознамерившейся погубить Францию.

А за три года до Азенкура в деревне Домреми родилась та женщина, которая Францию спасет.

Звали ее Жанна. Была она дочерью крестьянина Жака Дарка. Позднее, когда она совершит свои подвиги и станет для народа святой задолго до того, как святой ее объявит отправившая Жанну на костер католическая церковь, властители Франции сочтут неприличным, чтобы спасительница страны была низкого происхождения, и переиначат ее фамилию на дворянский лад — Жанна д'Арк.

Народ запомнит ее Орлеанской девой.

Для Твена Жанна была «бессмертным семнадцатилетним ребенком». Ее образ занимал Твена долгие годы. В Руане, где Жанну сожгли, хранились документы позорного судебного разбирательства, как и Оправдательного процесса, затеянного через двадцать пять лет после мученической гибели Девы. Твен изучил их со всей тщательностью. В сказке о принце и нищем, в романе о янки можно было дать волю воображению — подробности эпохи здесь не столь уж обязательны, все решает философский смысл повествования. В книге о Жанне требовались достоверность и точность. Потому что Твен писал о подвиге, для народа бессмертном.

Он был не первым писателем, загоревшимся идеей рассказать о Жанне. И не последним. Сколько раз пленяла воображение художников ее краткая героическая жизнь во всем своем величии, во всей жестокой парадоксальности невероятного взлета и страшной развязки! Жанне посвящена одна из лучших драм Шиллера, который воспринял подвиг французской пастушки как величайший и непреходящий пример нравственного мужества. А современник Шиллера, скептичный острослов и вольнодумец Вольтер, которому поклонялась вся передовая Европа XVIII века, написал едкую и злую поэму «Орлеанская девственница», где о Жанне не говорилось почти ничего, зато крепко доставалось «гадине», как он именовал церковь. «Гадина» всегда была главной мишенью вольтеровской сатиры. Но облик Жанны под пером Вольтера исказился до карикатурности. Критики возмутились — и справедливо. Один английский журнал обвинил Вольтера в том, что он «присовокупляет поругание к смертным мучениям Девы». Пушкин цитирует этот отзыв в своих заметках.