Помните народный эпос? Ударил Добрыня раз, и ушел злодей по колени в матушку землю. Ударил второй, и уже по пояс ушел злодей в ту же матушку! Так вот, эту байку летописцы подглядели у меня. Потому как после удачной поимки мешка (ну зачем я его вообще ловил, а?) я с громким чавком ушел по бедра в глину. А что вы хотели? Тело хоть и худое, но острое! И вошло, прибитое сверху мешком, оно в глину, как свая в метрополитен.

Че делать? Надо работать, план горит, а я, как березка, закопанная по самый корень, торчу посереди карьера, и не выдернуть меня, не своротить. Хотя предложение подковырнуть меня бампером поступило, но я возразил, дескать, уж лучше корни тут пущу, чем вы, идиоты, меня бампером «КРАЗа» сковыривать будете.

Мужики пожали плечами, машина отъехала, работа продолжилась. План есть план!

А я остался стоять, упираясь яйцами в землю и держа на плече мешок с ВВ. И бросить бы его надо было, но, блин, он же сразу в глине утонет, и как я его потом, всего в дерьме этом, потащу дальше?

Прошло минут десять. Мужики ушли на перекур за блок. Я, символизируя хрен в стакане, продолжат стоять. Ессно, я пытался вытащить ноги. Но то ли ногам там понравилось, и они не хотели из говна вылазить, то ли мешочек о сорока килограммах мешал им, но вытащить я их не мог. Зато они с непонятным энтузиазмом начали разъезжаться.

Чего-чего, а сесть на шпагат с таким грузом да в такое дерьмо мне совсем не улыбалось. Но ноги упорно при малейшем движении разъезжались все шире и шире.

Еще через десять минут шпагат достиг предела, и начали выпучиваться глаза. Изо рта текла слюна, и морда была перемазана глиной.

Вот такую картину, я с мешком на плече, на полушпагате, с выпученными глазами и весь в дерьме, застала комиссия Госгортехнадзора.

На производстве есть такой закон — чтобы поменьше нашли нарушений, в момент проверки производства никто не работает. Перерыв, перекур, ремонт. Любой простой будет более экономически выгоден, чем нарушения, найденные госнадзором.

Ну и в соответствии с этим законом все ломанулись, кто курить, кто ремонтироваться. И я бы ломанулся, но нечем было.

И вот стою я посреди карьера, как памятник Церители, и радостно пучу шары на комиссию.

Ничего не сказала комиссия. Молча посмотрела. Молча уехала.

— А иди оно все в пень! — подумал я. И тот карьер, и этот мешок на плече. Ноги затекли, руки затекли.

Из последних сил я стряхиваю ненавистный мешок с плеча. Ндааа, а руки-то затекли конкретно. Все, это песец! И, не имея сил разжать зажатый в объятия мешок, я нырнул следом. И сразу приобрел позу напуганного страуса. Ноги из глины еще не вылезли, а руки, прижатые сброшенным мешком, уже торчали в этом дерьме.

Мужики, пришедшие с перекура, долго загибались и падали рядом.

План был похерен.

Далеко-далеко, где-то на краю нашей ни разу не объятой Родины пошли мы на шашлыки. Осень, романтичный лес желтел листвой, как рожа больного желтухой, при каждом шаге ноги проваливались в мох и редкие кустики весело щекотали иаицы даже через брюки. Комары, пораженные буйством красок, рассевшись на этих кустиках, смотрели выпученными глазами на осеннюю красоту, в восхищении водили жалом и не решались нарушить трепетный баланс между изумительными красками осени и громкими матюками людей, выгружающих из багажника снедь и сопутствующий инвентарь.

Место, которое мы облюбовали для шашлыка, находилось на берегу большого озера, на водной глади которого плавал на резиновой лодке какой-то неутомимый охотник и жирные утки. Периодически оттуда были слышны выстрелы, после которых до нас доносилось горестное завывание в очередной раз промахнувшегося Телля. Утки, хоть и были жирными как свиньи, но реакцией обладали, как журналисты на халявном фуршете, метающие со стола бутерброды с черной икрой.

Со временем мы перестали обращать внимание на звуки выстрелов и протяжные завывания косоглазого снайпера.

Нет ничего лучше теплого осеннего дня, когда глаз радует живописный берег озера, красножелтый лес, сочные, поджаристые куски мяса, обилие зелени в многочисленных тарелках и холодная бутылка водки, стоящая на столе.

Открыли вторую, разлили, взяли по шампуру и стопке.

— Нууу, — начал тост Серега, — давайте выпьем за…

— Нушозаипаныеуткииии!!! — прервал его тост рев, раздавшийся с озера. Мы одновременно повернули головы в направлении крика. С первого взгляда стало понятно, что Очень Осторожный и Самый Меткий охотник в очередной раз не смог подкрасться к плавающей стае, и жирные неповоротливые утки опять нагадили ему в нежную и ранимую душу. Презрительно посмотрев на неудачника, они махнули крылами и полетели по направлению к нам.

— Во, как раз в наш мангал летят, — пошутил Серега, — щас еще и шулем из уточки сварим.

Может, и сварили бы, но психика охотника оказалась чересчур нежной, и не, выдержав утиного издевательства, что-то в ней надломилось.

— Ну, мля, песец вам пришел, пернатые твари!!! — от истеричного вопля охотника рыба повыскакивала из озера и попряталась на деревьях. — Мля буду, если не иопну одну из вас!!!! — продолжал пугать глупых птах неугомонный любитель утятины.

Птахи ржали и какали сверху на его обещания.