Я не испытывал ни изумления, ни страха — только азарт проигрывающего игрока. Но у меня оставался еще один козырь, вернее, я надеялся, что это козырь.

— А все-таки я настоящий, а ты искусственный. Я человек, а ты робот. И я живу, а тебя сломают.

Он ответил без всякой бравады, как будто знал что-то, нам неизвестное.

— Сломают или не сломают — об этом потом. — И прибавил с насмешливой моей интонацией: — А кто из нас настоящий и кто искусственный — это еще вопрос. Давай зададим его нашим друзьям. На пари. Идет?

— Идет, — сказал я, — а условия?

— Проиграю я — сообщу тебе кое-что интересное. Тебе одному. Проиграешь ты — сообщу это Ирине.

— Где? — спросил я.

— Хотя бы здесь. В моей штаб-квартире на грешной земле.

Я не ответил.

— Боишься?

— Я просто вспомнил об исчезнувшем автомобиле Мартина. В Сэнд-Сити, помнишь?

— Но ведь Мартин-то не исчез.

— Ты же более совершенная модель, чем его оборотни, — отпарировал я.

Он прищурился левым глазом совсем так, как я это делаю, и усмехнулся.

— Ладно, — сказал он, — посмотрим, как развернутся события.

Оставив куртки на вешалке, мы вошли в кабину нашего гренландского вездехода, одинаковые, как близнецы из фильма «Железная маска». И как раз к обеду, когда Ирина, вся в белом, словно в операционной, разливала суп.

— Где ты пропадал? — спросила она не глядя, подняла голову и уронила половник.

Наступило затяжное молчание с оттенком почти зловещей суровости. Моего «анти-я» это, однако, ничуть не смутило.

— А ведь это был совсем не камень, Вано, а знаешь что? — сказал он до такой степени моим голосом, что я вздрогнул, словно впервые его услышав. Наша «Харьковчанка» из Мирного. Тот самый снегоход-двойник, который ты видел, а я заснял. Можете полюбоваться — он и сейчас там стоит. А этот претендент, — он ткнул в меня пальцем, — преспокойно сидел в кабине и нас дожидался.

Я буквально онемел от такого нахальства. Ну совсем сценка из Достоевского: оболваненный господин Голядкин и его прыткий двойник. Я даже возразить не успел, как четыре пары дружеских глаз уставились на меня совсем не дружески. Даже особого удивления в них не было. Так смотрят не на привидение, а на ворвавшегося грабителя.

Первым опомнился Зернов.

— Раз вы пришли к обеду, будьте гостем, — сказал он, глядя на меня. Ситуация не новая, но занятная.

— Борис Аркадьевич, — взмолился я, — почему «вы»? Ведь это он двойник, а не я. Мы просто пари заключили: отличите вы нас или нет?

Зернов молча оглядел нас обоих, несколько дольше задержался взглядом на мне, потом сказал:

— Закономерная загадочка. Как две спички из одной коробки. Так признавайтесь, кто же из вас настоящий?

— Даже обидно, — сказал я.

— А ты не обижайся, — произнесло мое отражение, — оба настоящие.

Мне показалось, что какая-то искорка мелькнула в глазах Зернова, когда он обернулся к говорившему, а затем опять ко мне.

— К столу, товарищи, — пригласил он и тихо Ире: — Еще прибор.

— У меня даже аппетит пропал, — сказал я. — А на второе опять треска?

Надо же было сказать такое! Нападение последовало немедленно — «анти-я» не терял времени:

— Ну вот и рассуди, Ирок, кто из нас Юрка Анохин? Кто заказывал тебе утром салат из консервированного горошка?

Я действительно говорил ей об этом. И забыл. Совсем из головы вылетело. И только увидел, как Ирина благодарно взглянула на моего визави. Матч складывался явно не в мою пользу.

— А мы сейчас проверку сделаем по одному известному методу, проговорил Зернов, снова и снова присматриваясь к обоим.

— Не выйдет, — сказал я с сердцем, — он все знает, что я делал и думал в этот проклятый промежуток от сотворения до появления. Он сам сказал, что его нейронные антенны неизмеримо чувствительнее моих.

— Это ты сказал, — ввернул «анти-я».

Мне захотелось выплеснуть ему в рожу остывший суп, который так и не лез в горло. И зря не выплеснул, потому что он еще метнул реплику:

— Между прочим, двойники не едят. У них нет пищеварительного тракта.

— Врете, Анохин, — сказал Зернов. Сейчас он с нами обоими говорил на «вы».

— Так мы же не проверяли, Борис Аркадьевич, — не растерялся «анти-я», мы многое не проверяли. Например, память. Так ты говоришь, твои антенны чувствительнее, — обернулся ко мне мой мучитель. — Проверим. Помнишь олимпиаду девятых классов по русской литературе?