В девятом часу утра митрополит со старейшинами прибыл на корабль «Азию», откуда вместе с капитаном Белли и ротой морских солдат возвратился на берег, где духовенство со крестом, благословением, хлебом и солью встретило нас; народ радостно восклицал: «Да здравствует Александр!» У монастыря Савино, где собралось более 10 000 народа, духовенство собором служило молебен, по окончании коего митрополит, освятив знамена, назначенные для крепостей, и вручая их капитанам округов, сказал краткую в сих сильных выражениях речь: «Свершилось желание ваше, храбрые славяне! Вы видите посреди вас давно ожидаемых вами по роду, вере, храбрости и славе братий ваших. Могущественный монарх Российский приемлет вас в число чад своих. О! да будет благословен Промысл Господа! да будет вам памятен сей радостный и счастливый день! Но прежде, нежели вручу вам сии священные знамена, вы должны дать клятву защищать их до последних сил». Клянемся, ответствовал народ единогласно, и по древнему обычаю славян, потрясая обнаженными мечами, заклинались прахов предков быть верными по гроб. В шествии до города восторг народа был для нас умилительным зрелищем. Мальчики в праздничном наряде осыпали солдат цветами; народ одни целовали полу платья, другие с почтением прикасались к рукам нашим. При громких восклицаниях: «Да здравствует царь наш белый, да веки поживет наш Александр», в Кастель-Ново и Эспаньоле подняли российское знамя. Корабли эскадры, все купеческие суда расцветились флагами, и вместе с крепостями выпалили по 101 пушке. В сего времени до самой глубокой ночи во всей области ружейная и пушечная стрельба не умолкала, не только купеческие суда, но дома и шлюпки украсились белым с голубым Андреевским крестом флагом. Жители не знали меры своей радости, угощали солдат всем лучшим, обнимали их, от избытка сердечных чувств плакали, восторг, искренность видны были на всех лица, и день сей представляет восхитительнейшее торжество. Катарская область вместе с Черногорией, будучи сопредельна со славянскими народами, преданными

России, отделяясь от Далмации независимой Рагузинской республикой и чрез Герцеговину примыкая к Сербии, составляла для войск наших превосходную военную позицию и по тогдашним политическим отношениям учинилась важным приобретением. Герцеговины и храб рый Георгий Черный, предводитель сербов, облегчая получение из России помощи, в случае нужды могли соединенно с нами затруднить все предприятия Бонапарта и тем сохранить целость союзной нам Оттоманской Порты. Имея в Катаро безопасную пристань, находящуюся посреди Адриатического моря, Сенявин умножил силу свою 12 000 храбрых приморских и черногорских оруженосцев, перенес театр войны от Корфы к Далмации, тесной блокадой отрезал сообщение ее морем с Италией и принудил доставлять войска и съестные припасы, чрез австрийские владения, по непроходным горам, где нет дорог, что при недоброжелательстве жителей поставило французских генералов в затруднительное положение, и Наполеон, поспешивший объявить притязания свои на некоторые города Албании [28] , принадлежавшие Венециянской республике, увидел замыслы свои, устремленные на Грецию, особенно на Корфу, уничтоженными при самом начале. Честолюбивый и вместе корыстолюбивый Али паша, узнав о занятии Катаро и о мерах, принятых для удержания его в пределах нейтралитета, после некоторых опытов нерасположения своего к нам, сам стал искать знакомства Сенявина, а узнав его, скоро сделался добрым соседом и приятелем, чем Бонапарте лишился последней надежды ниспровергнуть Турецкую империю. Занятие Рагузской республики, бывшей под покровительством султана, усилия хитростью политики и силой оружия покорить Катарскую область ясно доказывают, сколь важный пункт сия сама по себе неважная провинция составляла для будущих планов завоевателя. По сим причинам занятие Катаро наделало много шуму. Сближение Франции с Портой Оттоманской отклонено, привлечение на свою сторону греков и славян уничтожено, и сей первый подвиг, первый шаг начальствования Сенявина оправдал мудрый выбор монарха. Все меры и распоряжения, служащие к наивящему защищению провинции, были одобрены, и адмирал удостоился монаршего благоволения, изъявленного ему в лестном рескрипте.

Как достоверно было известно, что рагузский сенат по бессилию, а частью по собственному расположению, согласился чрез свои владения пропустить французские войска, снабдив их провизией и лодками для перевозу из Станьо в Рагузу, то, дабы принудить сенат соблюдать совершенный нейтралитет, митрополит послал отряд черногорцев показаться на их границе, а капитан Белли, для недопущения неприятеля переправиться морем в Рагузу, послал наш фрегат в Канал Каламошу. Граф Воинович, Касталь-Новской округи начальник, отправился вместе с нами, дабы побудить сенат к устранению себя от оказания помощи французам; и сия мера произвела желанное действие. В ночь на 22 февраля мы снялись с якоря, и в то же время шхуна «Экспедицион» отправилась с донесениями к адмиралу в Корфу.

При свежем ветре в пять часов перешли мы от Кастель-Ново к Новой Рагузе и стали посреди канала Каламото на 15 саженях глубины. Как фрегат при тихих ветрах не мог преследовать малые суда, то капитан отправил меня к ближним островам, откуда удобнее было наблюдать суда, проходящие как морем, так и каналом. Приняв на четыре дня провиант, отправился я к ближнему островку и. обошед его с северной стороны, пристал в небольшой залив, с обеих сторон защищаемый высокими мысами; в сем месте мы были хорошо закрыты с моря и ни одна лодка, идущая в Рагузу, не могла миновать нас.

Я вышел на берег осмотреть местоположение: при всяком шаге вперед надлежало пробираться по неровным каменьям; иногда взлезая на крутизну, удерживался я за колючий терновник или за ветви сваленных бурей дерев. Около полуверсты подымались мы таким образом, пока достигли вершины; там, вынув зрительную трубу, искал я по горизонту и под берегами судов; но кроме великого буруна и немалого волнения ничего не открыл. Озирая же ближе вокруг себя, увидел я, что канал Каламото составляется длиной грядой островов, идущих по направлению берега в двух и трех милях от него расстоянием. Глубина между сими островами, как уверял меня лоцман, непомерна; но по узости проливов, их разделяющих, только три удобны для прохода военных кораблей. Вдали к северу синелись острова Курцало и Меледо, к югу Катарские гиганты, покрытые снегом.

Поставя на возвышении караул, спустился с горы и пошел, как мне казалось, к средине острова. Холодный ветер принудил меня надеть капот, и если бы сего не сделал, то мундир мой от терновника, сквозь кусты которого мы продирались, весь бы изорвался. Наконец напали мы на ложбину, которая привела нас к луже, окруженной деревьями; дождевая вода, стекая с гор, наполнила неглубокую рытвину. Водохранилище сие для странников, нам подобных и, конечно, редко сюда приходящих, кажется немаловажной находкой. Остров сей, коему имя никто еще не давал, хотя может быть до меня приставало к нему миллионы людей, состоит из твердого плитника, горизонтально лежащего и только на несколько вершков покрытого землей. На сем тонком пласте растут кривые можжевеловые деревья, большие кустарники шалфею, шиповника и, хотя я небольшой ботаник, однако ж заметил множество розмарина и других цветов, которые произрастают у нас только в оранжереях. Большие трещины, видные по всему острову, заставляют думать, что и тут были землетрясения и может быть все острова сии суть не иное что, как оторванные скалы от берега. Не нашед селения, не видав ничего, кроме диких ослов и стада баранов, на свободе гуляющих, изорвав сапоги, перецарапав руки и ноги, воротился назад к берегу. Идучи, слышу ружейный выстрел, взглядываю на гору, где поставлен был караул, вижу сигнал, извещающий о сем появлении судна, прибавляю шаги, бегу, скатываюсь с горы, немедля отваливаю и пускаюсь в открытое море. Небо было мрачно, море покрыто пеной. На веслах вышед за оконечность острова, показалась большая тартана, идущая от севера на фордевинд. Поставя паруса, шли мы в бейдевинд; баркас начало заливать волнами, два матроса беспрестанно отливали воду. Когда мы довольно сблизились, я приказал выстрелить из фальконета, тартана тотчас поворотила от берега в море и прибавила парусов, я также отдал рифы и, несколько спустившись от ветра, приметно стал догонять. Между тем уже начинало вечереть, пошел небольшой дождик, небо то выяснивалось, то покрывалось облаками; опытный лоцман, уверяя меня, что ночью будет Burasca (буря), представлял, что на столь бренном судне и в такую погоду подвергну опасности жизнь 30 человек. В надежде, что скорее настигну тартану, нежели успею засветло пристать к берегу, я не послушал его и продолжал погоню. После жаркого спора, когда лоцман принужден был уступить и замолчать, чрез несколько минут предположение мое исполнилось. Шкипер, испуганный другим выстрелом с ядром, привел к ветру, поднял рагузский флаг и лег в дрейф. Пристать к борту и войти в каюту было дело одной минуты и нескольких шагов. Там в чистой каюте, увидев себя в лучшем убежище от бури, нежели на баркасе, я ободрился, однако ж внутренне упрекал себя в неблагоразумии пуститься на ночь в море; но когда по данным мне пашпортам увидел, что шкипер из Анконы в Рагузу везет богатый груз, принадлежащий французскому купцу, то совершенно успокоился и с веселым духом и новой бодростью немедленно распределил своих людей по местам, привязал баркас на бакштов [29] и в полветра, на всех парусах пустился прямо к Санто-Кроче. Предвещание лоцмана сбылось: по захождении солнца ночь наступила самая темная и пошел проливной дождь; несмотря на усилившийся ветер, я держал все верхние паруса, от чего тартана легла совсем на бок, мачты трещали, а шкипер в отчаянном страхе читал Ave Maria! и Padre nostre однако ж, по счастью, я благополучно прошел между каменьями (петини называемыми), миновал все опасности и в 10 часов ночи бросил якорь возле фрегата. На рассвете катер привел далматскую требаку; но капитан во уважение преданности к нам жителей, не задерживая, отпустил. От шкипера уведомились мы, что вся Далмация занята неприятелем, почему нам должно было увеличить осторожность. Капитан, отправляя меня вторично к тем же островам, приказал не слишком удаляться от фрегата. Пробравшись весьма узким и совершенно диким протоком, разделяющим два высокие крутые острова, выбрал я пристанище у третьего, считая от того, на котором провел вчерашний день. Обошед кругом, не нашли на нем ни селения и ни капли воды; весь остров порос мелким кустарником разного рода, из коих на одном были засохшие ягоды, похожие на нашу землянику и довольно приятного кисловатого вкуса. Славяне называют ягоду сию глогиня, она имеет вид земляники темно-красного цвета, в средине 4 косточки, а сверху, где бывает цветок, кругловатую и твердую чашечку. Поставя караул на возвышении, сделав из парусов палатку, расположился я провесть тут ночь. К захождению солнца небо покрылось мрачностью, пошел проливной дождь, не оставивший на нас сухой нитки, в продолжении 2 часов гром гремел прямо над головами, а после грозы заревел ветер, началась буря, огонь наш погасило и все матросы, стеснившись в малой палатке, пели песни. На другой день узнал я, отчего они были так веселы: порция вина за четыре дня была ими выпита до дна.

24 февраля утром хотел попытаться, не добьюсь ли до фрегата, но едва с крайним усилием обогнул мыс и на 200 сажень подвинулся вперед, как ветром и течением понесло нас назад и я принужден был пристать по восточную сторону того же острова. Место, где мы пристали, было открыто, волны, разбиваясь о каменья, производили сильный бурун, почему приказал я вытащить суда на берег и близ них под навесом скалы построить шалаш. Сей день мы еще не унывали, и хотя в охоте не было удачи, ибо видели только места, где лежали козы, но провели время весело, довольствовались сырой солониной и сухарями и к вечеру, уставши и оборвавшись о колючие кустарники, собрались в шалаш и развели огонь. Ночью опять была гроза и временем шел дождь.

Солнце, которого восхождения мы ожидали подобно перуанцам, кои по сему светилу заключают добрые и худые предзнаменования, взошло и лучами своими не могло проницать густые облака, обложившие со всех сторон небо. Море, гонимое южным ветром, с ужасным шумом сильно волновалось; вдали был так темно, что мы едва по белым валам могли различать воздух от моря; не было никакой возможности возвратиться на фрегат. Тут невольное неудовольствие возмутило дух мой, скудная провизия наша кончилась за завтраком, с охоты, как и вчерась, пришли с пустыми руками, на острову, кроме сказанных ягод, не было никакого растения, которое можно бы употребить в пищу; некоторые, не пивши два дни, мучились от жажды, я приходил в отчаяние, думая, что судьба определила нам умереть здесь от голода. К вечеру, когда собрались в свой бивак, было уже не до шуток; матросы не имели желания петь, вокруг огня сидели смирно, часто выходили смотреть на облака и, по всем признакам видя, что буря должна продолжиться, с горем легли спать на морскую землю. Всю ночь я не смыкал глаз, несмотря на дождь, ходил возле шлюпок по морскому берегу и в сильном волнении чувств почитал себя как бы низверженным из света, душа моя изнемогала под тысячей мыслей, и слабый луч надежды не облегчал печального моего расположения. По нескольку минут стоял я как оцепенелый, смотря то на небо, то на море. От сильного желания, при шуме волн и свисте ветра, представлялся мне иногда штиль, и до того один раз забылся, что сделал несколько шагов к шалашу в намерении разбудить спокойно спавших людей, но, опомнившись, ломал в отчаянии у себя руки и видел пред собой весь ужас голодной смерти.