Хурвин остановился. В груди что-то болезненно сжалось, и он ощутил: это конец. Их предали. А потом ему вдруг стало как-то легко и спокойно, и он с поразительным равнодушием и без гнева смотрел, как охранный отряд расступается, пропуская знаменитого вороного жеребца Артуро Привеца. Личник императора — тоже в парадном мундире с орденской планкой, подтянутый и нарочито торжественный — взглянул на Хурвина и произнес:

— Ваш заговор раскрыт, полковник. Его величество уполномочил меня принять вашу добровольную капитуляцию.

Хурвин молчал. Артуро выдержал паузу и добавил:

— Или вы предпочитаете голос пушек?

Мастер Кирико молчал. Плоское желтое личико, изрезанное морщинами, словно древняя деревянная маска — трещинами, не выражало никаких эмоций. Взгляд блеклых старческих глаз тоже был спокоен: ни сочувствия, ни любопытства. Просто готовность к внеочередной тренировке.

Шани невольно этому обрадовался. Последняя неделя выдалась очень урожайной на самые разнообразные взгляды — понимающие, сочувствующие, торжественно-строгие — словно каждому смотревшему было дело до семейных проблем государя.

Подумаешь, решила жена мужа свергнуть. Такое в истории через раз, хоть земные учебники почитать, хоть аальхарнские хроники.

Дело житейское.

Заодно и старинная традиция, и народная забава.

Участники несостоявшегося восстания теперь наперебой давали признательные показания, и тут началась забава совсем иного рода. Солдаты сваливали вину на офицеров, офицеры на Андрея и Супеска, а тот на полковника Хурвина, и все скопом обвиняли ее величество в том, что она захотела свергнуть мужа и править сама и подвела под монастырь доверчивых и искренне преданных людей. Листая протоколы допросов — Шани не хотел этого делать, испытывая почти физическое омерзение, и в то же время отчего-то считал важным и необходимым переступить через себя — он обнаружил столько уверений в виновности Нессы, что по всем законам государыню следовало сжечь, повесить и еще раз сжечь. И то было бы мало.

Мастер протянул ему боевой шест и поклонился в пояс. Шани принял шест и вернул поклон.

Андрей хранил молчание и никого не обвинял. На допросах он назвал свое имя — и ничего больше. Хурвин последовал его примеру: и, в отличие от тестя императора, полковника пытали.

Шест в руке мастера приглашающе качнулся и в ту же минуту нанес удар. Серьезный, не тот, какими обмениваются бойца на показательных выступлениях. Шани скользнул в сторону и обозначил удар по щиколоткам Кирико.

А ведь у всех заговорщиц был повод. Крупный и очень личный. Да еще и не один, как правило. У Нессы такого повода не было. И ей, и тестю-идеалисту попросту заморочили голову. Параллели с тоталитарной Гармонией Земли они уже провели самостоятельно. Дурацкое дело нехитрое, что уж там.

— Додзё!

В последнюю минуту Шани увернулся, и шест в руках мастера пробил пустоту. Губы Кирико дрогнули в улыбке. Он несколько раз повернул шест в руках, приглашая к продолжению.

Главных заговорщиков, помимо государыни, было трое: Супесок — то-то он всеми правдами и неправдами тормозил расследование терактов, полковник и Андрей. Замечательная компания на безнадежном марше идиотов, но Несса! Неужели она всерьез поверила в благоприятный исход заговора? Решила, что супруг послушно будет сидеть дома и переводить «Евгения Онегина» на аальхарнский? Да что он ей, черт побери, сделал плохого?

До сих пор он не нашел в себе сил встретиться с Нессой. После сцены в пыточной Андрея отправили в тюрьму, а государыню — в Белые покои, под домашний арест и строжайший караул Мари. Как сообщала дзендари, Несса почти все время плакала и едва ли не на коленях умоляла допустить ее до мужа. Шани полагал, что не для того, чтобы упасть в ноги и попросить прощения. Судьба отца интересовала Нессу гораздо больше.

— Додзё!

Удар шеста под колени и завершающий в плечо — многострадальное левое. Клевок Журавля. Шани упал на бамбуковый настил, и мастер обозначил победный удар, коснувшись шестом шеи императора.

— Ви будзете тренироватиса ири гореваць? — осведомился мастер. Скрипучий акцент в его голосе сегодня казался очень резким и неприятным.

Ушибленная спина отозвалась укоризненной волной боли. Кирико убрал шест и протянул Шани руку, помогая подняться.

— Сегодня у меня ничего не выйдет, — признался Шани и отдал мастеру уже ненужный шест. — Извините.

— Дзенсина никогда не простиць вам того, цто она виновата передз вами, — проскрипел мастер. — Такова ихь природза.

Шани задумчиво потер плечо, размышляя, стоит ли указать мастеру его место. По плоскому личику Кирико скользнула даже не улыбка — тень улыбки. Он хотел было сказать еще что-то, но тут дверь в тренировочный зал открылась без стука, и в помещение вошел Артуро.

— Сир, — промолвил он каким-то не своим голосом. — Полковник признал свою вину в летних терактах. И… повесился в камере.

Мастер Кирико выдохнул что-то насквозь нецензурное и выронил шест.

День казни выдался ярким и солнечным. От туч, что неделю висели над столицей лохматым грязно-серым одеялом, не осталось и следа — город смахнул прочь дождевое уныние, встряхнулся и потянулся к небу, радуясь теплу и лету. Нессе думалось, что в казни в такую погоду есть некая особенная изощренность.