— Так вот какое обстоятельство, — мямлил между тем Протасьев, начинавший конфузиться пытливым молчанием своего собеседника. — Я теперь рассматриваю себя, добрейший Демид Петрович, так сказать, на семейном совете с вами, потому что после согласия, вами выраженного, могу считать себя в некотором смысле вашим семьянином. Теперь уж это, как бы выразиться, наш общий домашний вопрос, а не мой личный. Я знаю, как вам дорога будущность вашей дочери… Поправляйте теперь меня, тогда и ей хорошо будет.

— Так, так, — с машинальной улыбкой кивал Демид Петрович головою, раздумывая, что бы такое предложить Протасьеву. — Собственно говоря, вы что же хотите от меня, любезный Борис Андреевич?

Он начинал держать себя относительно Протасьева гораздо самоувереннее и неуважительнее, когда увидел, что вопрос стал на определённую деловую почву, где он сознавал свои силы. Протасьев немного вспыхнул.

— Parbleu! То есть мне собственно от вас ничего не нужно, ровно ничего; если я начал говорить, то исключительно в интересах будущности вашей дочери. Повторяю вам, мои дела запутаны, у меня нет денег, у меня есть долги. Не могу же я предложить Евгении Демидовне свою холостую конуру, mes habitudes du garcon? Нужно ж подумать о ней. Нужны же ей средства? Ведь на долги жить нельзя, вы согласны с этим?

— Так, так, — продолжал Демид Петрович, не переставая кивать головою и выбивая пальцами по столу учащённую дробь. — Если я вас понял, мой любезный Борис Андреевич, вы хотите знать, что я дам за Евою?

— Нет, вы не совсем понимаете меня, — с досадою перебил его Протасьев. — Я скажу вам свой план в двух словах: il faut couper court. Ненавижу многоглаголания. Мне нет дела ни до того, что имеете вы, ни до того, что будет иметь Евгения Демидовна. Я игнорирую лица. Повторяю вам, я считаю себя на настоящем conseil de famille. Предполагается, что мы одна семья, что наши интересы одни. Всё моё — её, всё её — моё, point de diff'erence. У меня, вы знаете, большое состояние, оно всё принадлежит m-lle Еве, так же, как и мне. Но это состояние в данную минуту — только в одну эту данную минуту — находится в некоторой опасности, все наши общие силы должны прийти, comme on dit, на выручку; это настоящая просвещённая точка зрения на союз семейный, как на товарищество известного рода. Мы помогаем тому члену, который нуждается, ставим его на ноги. Понятно, что этого требует наша общая выгода, notre int'eret bien entendu, как выражаются политикоэкономы. Чем сильнее каждый член тела, тем всё тело сильнее, на Западе это аксиома. Ну-с, теперь я перенесу это теоретическое правило на чисто практическую почву. У меня в Навозине, как вам известно, огромный сахарный завод, в Фентисовой крупчатка, очень доходная. И тот, и другая стоят третий год, потому что у меня нет оборотного капитала, арендаторы мне разорили их, и нужно по крайней мере тысяч пятьдесят, чтобы завести новые машины, приобресть первый материал для работы и вообще пустить их в ход. Я истрачу единовременно сорок-пятьдесят тысяч, и получу чистого дохода по крайней мере тысяч двадцать пять в год. В три-четыре года я уплачиваю все долги и спасаю своё состояние, выгоды ясны для маленького ребёнка. Eh bien, il s`agit `a pr'esent de trouver cette m'echante somme, voila tout!

— Состояние Евы, к сожалению, далеко не так велико, милейший Борис Андреич, — с грустною физиономиею сообщил Каншин, по-видимому, крайне соболезновавший о невозможности пособить Протасьеву в исполнении его блестящих проектов. — Ева может иметь никак не более двадцати пяти тысяч, и то не сейчас. Вы знаете, я человек небогатый… Деньги её пристроены, нужно время собрать, дождаться сроков, да ещё уплатят ли всё? С должниками такая комиссия!

— C`est facheux, c`est facheux, — бормотал, нахмурившись, Протасьев, только теперь спохватившийся, не слишком ли он далеко зашёл и не останется ли он в круглых дураках.

— И притом я должен объяснить вам, мой дорогой друг, — кротким голосом продолжал Каншин, — что моё правило: счёт дружбы не портит. Ева должна иметь своё отдельное состояние. Все мы под Богом ходим. Конечно, она будет присоединять свои доходы к вашим, я в том не сомневаюсь; между доброю женою и мужем не может быть иначе. Но фонд её, как бы ни был он скромен, должен быть её личною собственностью, она не должна класть его в имущество, ей не принадлежащее.

— Ну-с, почтеннейший Демид Петрович, — сказал Протасьев, которому хотелось попробовать немножко попугать своего приятеля, — я высказал всё, что имел сказать. Теперь умываю руки. Устраивайте, как знаете, сам себе я помочь не могу, я уже объяснил вам. С своей стороны, я предложил всё, чего требовала моя совесть… и мои чувства к m-lle Еве, — прибавил он, запнувшись. — В остальном я неповинен. Au revoir, cher ami, у меня нынче дела.

Протасьев встал с кресла с наигранно невозмутимым видом и, не выпуская изо рта сигары, протянул Каншину руку. Каншина действительно встревожила эта холодная решимость Протасьева.

— Помилуйте, что вы? Как это можно? — вскрикнул он укоризненно. — Вы только что сделали мне такое неожиданное предложение, касающееся счастия моей дочери. Я ещё не успел передать его жене… Не успел поблагодарить вас за честь, за величайшее удовольствие, которое вы мне делаете, вступая в мою семью… И вдруг уходить…

Каншину особенно желалось как можно точнее сформулировать и публично заявить первую половину предложения Протасьева, чтобы по возможности отрезать ему отступление. Протасьев чувствовал это.

— Ah, mon Dieu! — засмеялся он. — Не преувеличивайте вещей, Демид Петрович, называйте их своими именами. Будем точны, как американцы. Я являлся к вам пока ещё не официальным претендентом на руку вашей дочери. Понятно, я сделал бы это в иной форме. Я пришёл к вам запросто, как к старому другу, как к отцу m-lle Евы, потолковать по-приятельски, как нам устроить и можно ли это устроить… Между нами, если хотите, происходило то, что дипломаты называют conf'erences pr'eliminaires, — прибавил он шутливо. — Вы убедили меня, что мои планы невозможны, и я должен, le coeur serr'e, отказаться от них. Против рожна не попрёшь, говорит русская пословица; подождём у моря погоды!

Каншин досадливо почесал затылок.

— Как вы торопитесь, как вы торопитесь, мой друг, — говорил он, что-то обдумывая. — Можно ли так торопиться в подобных важных делах? Ведь так только блох бьют.

— Блох бьют! C`est charmant! — расхохотался Протасьев. — D`ou l`avez-vous tir'e cette drole de phrase?

— Вот что! — вдруг сказал Каншин, просияв каким-то внутренним довольством. — У меня тоже есть маленький план относительно вашего дела. Может быть, он окажется и не так глуп, когда мы его обсудим вместе. Что за вздор? Я вас ни за что не пущу от обеда. Мы потолкуем спокойно за рюмкою киршвассера. Кстати, мне прислали вчера от Елисеева божественные вещи! Вам необходимо их освятить, положить своё благословение. Вы по праву первосвятитель наших скромных трапез. Давайте вашу фуражку, пойдёмте к жене. А, да вот и она! Вы легки на помине, сударыня. Прошу вас, как коменданта дома, арестовать сего непокорного юношу, бунтующего против устава. Не шутя, он хочет удрать от обеда. Видано ли это? И ещё где? В чернозёмной полосе России, в хлебосольном Шишовском уезде, у самого представителя уезда! Каков?